В дыму войны
Шрифт:
А возьмите ручные гранаты русского изделия! Стоят они втрое дороже немецких, а поражаемость в тридцать раз меньше. Но все-таки свое. Как же не кичится? И так везде, во всем. Плакать бы надо от таких «успехов», а не радоваться.
Вывели на небольшую долину на опушке леса. Рассыпались в цепь.
С надветреной стороны пустили газы.
Очередной практический урок.
Лежим в масках и нюхаем.
Это напоминает восточную кофейню, где тысячи человек безмолвно, сосредоточенно тянут гашиш,
Дышать в маске трудно. От напряжения стучит в висках и в груди, в затылке прыгает колющая страшная боль. Некоторые не выдерживают, сбрасывают маску и, не слушая команды, подгоняемые страхом смерти, бегут против ветра на бугор, где услужливые химики разложили свой смертоносный товар.
Но смерть быстрее людей.
Падают, не добегая до спасительного бугра. Судорожно царапают рыхлую землю скрюченными в предсмертной судороге пальцами. Жадно глотают раскрытыми ртами отравленный воздух.
Санитары в масках бегут на помощь. Мгновенно раскисшие тела качаются на походных носилках. Сквозь брызги слюны и кровавой пены с воспаленных губ слетают проклятия и дергающие за нервы стоны.
Ругают химиков за изобретенные газы и за плохо приспособленные противогазовые маски, ругают бога, ругают начальство.
Случайно попал в караул на дивизионную гауптвахту. Мрачная, вонючая, покрытая плесенью землянка. На пятидесяти квадратных саженях этой тюрьмы размещены пятьдесят восемь арестованных.
Босые, грязные, со спутанными волосами, истомленные голодом и отсутствием воздуха они всем своим видом кричат и протестуют против войны.
Кто они?
Мародеры, злостные дезертиры, социалисты, агитирующие в окопах против войны, просто «вольные» граждане, заподозренные в шпионаже.
Многих держат незаконно. С голодовкой не считаются. Прогулок не дают. Да и о каком законе может идти речь на фронте? Каждый командир полка на своем участке – царь, бог и законодатель. Он может засадить под замок в землянку сотню мирных жителей, может по одному подозрению в пособничестве врагу выжечь целую деревню, расстрелять десяток невинных людей, и никто не потребует у него отчета в этих поступках.
Оружие и сознание безнаказанности опьяняют людей. Умственные дегенераты, в мирное время беззаботно бренчавшие шпорами по скверам или стоявшие за прилавками, теперь, попав в прифронтовую полосу, возомнили себя Соломонами и проявляют уйму энергии в деле выискивания шпионов, изменников, заговорщиков. Вмешиваются решительно во все. Терроризуют мирное население. Плюют на этику, на право, на совесть, на здравый смысл…
Голод. Пайки все уменьшают.
Наши солдаты ходят побираться в близлежащие деревни. А деревни разграблены дотла, жители сами голодают. Женщины-матери и девушки-подростки отдаются за краюху хлеба, за котелок жесткой солдатской каши.
Артиллеристы и кавалеристы живут всегда в тылу. Обеспечены лучше, одеты чище, землянки
Пехотинцы завидуют им. Ходят к ним в гости, приносят кусочки темного подмоченного сахара, пригорелые ошметки каши, заплесневелые корочки хлеба, необглоданные кости.
И чем сильнее чувствуется недостаток продуктов и обмундирования, тем нахальнее и откровеннее идет воровство и хищение.
Утомление войной, кажется, лучше всего измеряется количеством пленных.
Наши уходят к немцам при всяком удобном случае целыми взводами.
Иногда, отправившись на разведку, команда убивает офицера, бросает оружие и, натолкнувшись на противника, сдается в плен.
Немцы в долгу не остаются. По всем прифронтовым дорогам плетутся вереницы пленных, сопровождаемые незначительным конвоем.
Особенно много идет в плен чехов, мадьяр, австрийцев, украинцев.
Самое комическое в этом закономерном пленении то, что каждую партию уставших от кровопролития, возненавидевших войну или природных трусов, добровольно пришедших в плен, наши командиры рассматривают как трофеи:
«После упорного боя захвачено в плен», пишут в донесениях. И за это получают награды, крестики, хвастают.
Чем больше я присматриваюсь к действиям военных профессионалов, к их жизни на фронте, к их психологии, тем сильнее я их ненавижу.
Война для известной части кадрового офицерства – это то же, что необыкновенный урожай для мужика, выпадающий раз в двадцать лет.
Мужик в такой год, естественно, чувствует себя героем, он на седьмом небе от счастья.
Самострелы утихли. «За неосторожное обращение с оружием, следствием коего явилось легкое ранение с повреждением; верхних конечностей, делающим потерпевшего не способным к военной службе», многих осудили на каторгу, многих расстреляли без суда.
Чтобы скрыть следы самострела, стрелки обертывали руку, в которую намерены были стрелять, мокрой портянкой.
Портянка предохраняет кожу от ожога и порохового налета.
И это расшифровали.
Теперь выдумали новый способ: калечат руки капсюлями ручных гранат.
Стоит только зажать капсюль в руке и стукнуть кулаком о твердое – легкий взрыв, и ладонь разлетается в куски; пальцы, державшие капсюль, трепыхаются на земле.
Перед каждым наступление выдают на руки по две гранаты с капсюлями.
И перед каждым наступлением из роты выбывает восемь-десять стрелков, искалеченных капсюлями.
Батальонный адъютант, разбирая гранату, ругал русских ученых:
– Хвастают «мы да мы», а ничего дельного изобрести не могут. Посмотрите на русскую гранату: ведь это не граната, а средство для освобождения от военной службы. Еще два года войны – и все наши солдаты будут беспалыми… И судить их за это нельзя. А попробуйте вы ранить себя немецкой или английской гранатой…