В дыму войны
Шрифт:
«И мы пахали».
Приехал из отпуска ефрейтор Глоба.
Давал нам «интервью».
– Кончится война, братцы, хуч домой не вертайся. Такое расстройство жизни пошло.
Коней хороших отобрали в казну.
Коров тоже отбирают…
Бабы и девки с ума посходили. Отдаются направо и налево.
Все равно, говорят, пропадать: мужиков перебьют на войне всех до единого.
Девки на инвалидов, на стариков лезут, снохачество развелось в каждой деревне.
Солдаткам
Богатые мужики от войны на заводах в городу спасаются, на оборону работают. Лошадей у богатеев не взяли, откупились взятками. Дохтура и фершала – все берут, кто вареным, кто жареным, кто сырым. Весь народ с ума сошел.
Солдаты слушали Глобу, опустив глаза, и трудно было сказать, о чем думают.
Ночевали в полуразрушенном местечке. Оно было когда-то богатым. Об этом свидетельствует и грандиозная церковь, и не один десяток солидных домов с большими фруктовыми садами. Но теперь в нем ничего нельзя купить. Оно несколько раз в течение войны попадало под обстрел, переходило из рук в руки. Разрушали и грабили обе армии.
Наше отделение разместилось у одинокого помещика, пана Згуро. Он – что-то среднее между чехом и поляком, но тяготеет к Польше. Его семья, состоящая из жены и двух дочерей, более года тому назад эвакуировалась в Россию.
Он остался в своем гнезде с кривым угрюмым работником и со старухой-кухаркой, чтобы охранять имущество и сад. И в его просторном разграбленном войсками доме царят тяжелая скука и пустота.
Офицеры не любят останавливаться на постой в домах, где нет молодых женщин.
Дом Згуро остался нам.
Хозяин угостил нас прошлогодней, уже проросшей картошкой и сушеными яблоками. Яблоки – единственное, что уцелело от грабежа. В буфете у него нет ни одной серебряной ложки.
Згуро, по его словам, вначале войны был ярым патриотом. Теперь он «разочаровался» в войне и озлоблен на всех людей вообще.
Двенадцать часов ночи. Прощаюсь с хозяином. Мир не хочется спать. В комнатах душно.
С разрешения хозяина отправляюсь погулять в его саду.
Полная луна заливает сад сверкающим синим сиянием.
Кроны пахучих яблонь качаются в ленивых зигзагах феерической дымки, поднимающейся от земли.
Местечко спит. Смолк солдатский гомон. Только в редких окнах еще мерцают запоздалые огоньки.
В соседнем помещичьем доме, где остановились офицеры первого батальона, не спят. Кто-то, должно быть, пьяный, однообразно тренькает на пианино. Разбитый инструмент под неопытной рукой музыканта издает неприятные харкающие звуки. Согласованный стрекот кузнечиков рядом с ним кажется
Я, опустившись на траву, вытягиваюсь, закрываю глаза и ощущаю во всем теле радостное успокоение.
В отдыхающем мозгу слабо маячат пережитые и воображаемые видения.
В соседнем саду послышались густые мужские голоса, заглушаемые волнующим смехом женщин.
Кто-то, отчаянно фальшивя, запел испанскую серенаду. Гитара аккомпанирует.
В одно из отверстий плетня пролезла парочка и, нежно воркуя, направилась в мою сторону.
Девушка, высокая и стройная, в белом платье с открытой головой. Фигура ее спутника кажется мне знакомой, но лицо остается в тени, и я не могу хорошенько разглядеть его.
Шагах в десяти от меня они остановились. Тела их изогнулись и слились в одно… Прозвучал приглушенно поцелуй.
– Сядем здесь, панна Зося, – просительно говорит мужчина.
– Хорошо, сядем, – отвечает просто девушка. – Только дайте честное слово, что не будете безобразничать.
– Даю, – радостно бормочет мужчина, увлекая девушку с собой на траву.
Хочу встать и уйти, но какое-то странно болезненное любопытство, нахлынувшее вдруг, приковывает к месту, и я остаюсь.
– Почему вы с сестрой не эвакуировались отсюда, панна Зося? – спрашивает мужчина.
– Зачем? – наивно и лукаво бросает она.
– Как зачем? Мало ли что может случиться? Сегодня здесь мы, завтра немцы.
– Немцы с женщинами не воюют, – тем же тоном отвечает девушка.
– Да, но вы сами понимаете, панна Зося, что такой хорошенькой женщине, как вы, не совсем безопасно… Вы знаете, немцы, они…
– Пустяки! – уверенно восклицает девушка. – Немцы были у нас три раза, наш дом был занят офицерами. Они держали себя настоящие рыцари. Они сделали много ценных подарков мне и сестре Зизи.
– За что? – в голосе мужчины нотки подозрения.
– Как за что? – удивляется девушка. – Вы же сами сто раз называли меня и хорошенькой, и пикантной. Разве хорошенькая женщина не имеет права на особенное внимание со стороны мужчины.
– Простите, но я хотел лишь сказать…
– Не прощаю! – сказала девушка и, засмеявшись чему-то, ударила кавалера ладонью руки.
– Какие у вас чудесные руки, панна Зося! Мне хочется их без конца целовать, целовать…
– Поцелуйте, пожалуйста.
– Я в вас влюблен, панна Зося.
– Ого, как быстро!
– Да, да, панна Зося.
– Но мы… с вами только сегодня впервые встретились.
– Ничего не значит. Жизнь так коротка, панна Зося. Нужно спешить. Нужно брать от жизни все, что она дает нам прекрасного.
– Ишь вы, какой философ, – мечтательно проговорила девушка и опять чему-то тихо засмеялась.
– Чему вы смеетесь, Зося?
– Так. Просто мне весело. Скажите, вы на каждом ночлеге так быстро влюбляетесь?