В глубине Великого Кристалла. Том 2
Шрифт:
Я, разумеется, на дыбы:
— Никаких Пристаней, никаких Даек!
— Ну, Пит…
— Я сказал!
Тогда он ощетинился, как никогда раньше. Скинул с плеча куртку, расставил ноги, сощурил мокрые глаза:
— А какое ты имеешь право запрещать?!
— Выходит, не имею? Ну… тогда иди к… этой шпане! Хоть на всю жизнь!
Петька зазвеневшим голосом крикнул:
— А что ты знаешь про них?! Ты же… ничего! А я там целое лето жил! Что ты знаешь про Китайца? Шпана, да? А он меня все это время поил-кормил! Как своего!
Он был прав. Ничего я толком не знал ни о жизни его на Пристанях, ни о друзьях его там. А ведь с ними он прожил, пожалуй, не меньше, чем со мной…
И я наконец увидел, что он — не мой Петька. Незнакомый. Даже внешне уже не тот, не прежний. Выросший, тощий, угловатый. Клочковато-заросший, с длинной напрягшейся шеей. С непримиримым взглядом. И ощущение новой потери вмиг опустошило меня. Я сказал с тоскливым равнодушием:
— Да иди ты куда хочешь… Он сразу обмяк:
— Пит, я в семь вернусь…
— Можешь хоть совсем не возвращаться… — Это я будто в яму шагнул. Удержаться не смог.
— Нет, я приду в семь. Пит…
— Иди… День я провел, не выходя из дома. В бессмысленном ничегонеделании. Сидел у стола, качал щелкающий маятник непонятного прибора. Эдда, что-то почуяв, не тревожила меня. Время, как ни странно, прошло довольно быстро. Петька вернулся раньше срока, в начале седьмого.
— Видишь, я не опоздал.
— Ну и хорошо… Обед на кухне, Эдда Андриановна покажет.
— Пит, ну не злись…
— Я не злюсь, — объяснил я искренне. — Только… не знаю. Все как-то не так.
— Пит, я завтра никуда не пойду. Тут я слегка повеселел.
На следующий день мы опять навестили отца Венедикта, Сивку и Зайчонка. Они приводили в порядок квартиру: двигали мебель и вешали шторы. Мы взялись помогать.
Отец Венедикт был в необычном костюме: в башмаках с крагами, темно-синих брюках и такой же, военного фасона, куртке с голубым бархатным крестом над левым карманом. Увидев, как мы изумились, объяснил:
— Старая форма. Когда-то был я капелланом в бригаде береговой охраны. Вот, вспомнил прежние годы на старости лет.
Мы заверили экс-капеллана, что нет у него никакой старости, а есть самый цветущий бодрый возраст…
О «Розалине» мы, как по уговору, не беседовали.
После обеда я и мальчишки поехали на «Остров Белоснежки» — это такой парк аттракционов со стереоэффектами: идешь по аллеям и видишь, как вокруг меняются пейзажи разных стран и планет…
Потом проводили Сивку и Зайчонка к отцу Венедикту. И почувствовали, что ужасно устали.
— Пит, ловим фаэтон и домой! Ага?
«Домой, — подумал я. — Быстро привыкли
— Петушок, надо решать. Будем по-прежнему жить у Эдды или снимем более комфортабельное жилье. А?
— Зачем комфортабельное… — откликнулся он рассеянно. — И так хорошо…
Эта рассеянность опять царапнула меня тревогой.
— Петь, давай-ка не отрешайся от житейских забот. Надо, кстати, и о школе думать. Сентябрь на носу.
Петька молчал.
Я сказал уже с явным беспокойством:
— Неподалеку есть частный лицей. В государственную гимназию могут не взять, ты не гражданин здешней Республики… Ну, что ты молчишь?
— Пит… я не молчу. Я сказать хочу… Пит, не надо сейчас мне в школу.
— Почему?
— Я поплыву с ребятами. На «Розалине»…
Я как будто заранее чуял что-то подобное. Даже не удивился. Только опять навалилось ощущение потери.
Я молчал. А неторопливый фаэтон покачивал нас на рессорах.
Я понимал, что отговаривать и спорить нет смысла. Не поможет. И только спросил с горькой досадой:
— Что же ты раньше-то не сказал?
— Раньше… я и сам не думал. А тут узнал, сколько там наших. Они хотят, чтобы и я…
— Они хотят… И ты хочешь, да? Он кивнул.
— Обо мне ты, конечно, не подумал.
— Пит, я подумал… Но я ведь вернусь. Через полгода. А там я… ну надо мне обязательно. Ребята к моим песням привыкли, и я должен… пока голос еще не начал ломаться… И вообще…
— Что «вообще»?
— Дело не в том, что я хочу, а в том, что… так надо. Понимаешь, когда я тот кораблик в подвале ставил, я же обет дал. Что не уйду с пути. А теперь получается, будто сбежал.
— Да почему ты решил, что плавание «Розалины» — твойпуть?
— Потому что там ребята… Получается, что я их спас, а сам в это не верю и боюсь. Ну и вообще… Тут много всего. Обет…
«Ты ведь тоже ставил кораблик, — сказал я себе. — А где твой путь? Ты прошел его до конца? Говоришь, Конус погиб! Но ведь Юджин старается что-то спасти, бьется. И другие…»
Но не мог я думать о Конусе. Я думал о Петьке. Думал с безнадежным чувством близкого прощания.
Петька будто прочитал, что я думаю:
— Пит, тебе нельзя всего себя… на меня расходовать. Я же все равно скоро вырасту. А ты… что?
— А я состарюсь и, слава Богу, помру.
— Я серьезно. Тебе надо вместе с Юджином. Это же твое главное дело.
— Как-нибудь разберусь… Какое мое главное дело. А что я еще мог сказать?
Несколько раз мелькала мысль: напроситься на «Розалину». В роли воспитателя или еще кого-нибудь. И не хлопоты меня останавливали, а ясное понимание: Петьке это будет не по душе. Так не по душе, что можем рассориться накрепко.