В горах Тигровых
Шрифт:
— Василий, слышишь, тебе говорю, отец убежал в тайгу. Ежли ты его предашь, то прокляну тебя на веки вечные. Ежли ты поведешь казаков по его следам, то вот своими руками тебя задушу. Андрей не виноват, что вы остались одни, во всем виновата я.
— А ты не грози мне, мама. Я ить уже большой: баба есть, свой дом — значит, у меня есть и свои думки. Как хочу, так и распоряжусь своей совестью. Ага. Потому дуй отселева и не путайся под ногами! — загремел Василий.
— Господи, это ты такое говоришь матери! Это пошто же я тебя грудью-то не задушила? А? — Бросилась в дом, упала на кровать и забилась
А жандарм уже допрашивал сельчан. Но те пожимали плечами. Чаще отвечали:
— Тайга велика. Сыскать неможно. Следов-то там уйма, а который ихний, поди узнай.
— Он убил человека. Его надо найти! — гремел жандарм.
— У нас кто-то кого-то каждый день убивает. От хунхузов, слава богу, едва открестились, А Силов ежли кого и убьет, то в дело. Без дела не тронет. Чистой души человек.
Ничего не добился, арестовал Варю и увел в Ольгу.
— А ее-то пошто, ить она уже не егошняя баба, — разводили сельчане руками.
— Знать, и к ней есть дело. Без дела не возьмут.
Варя, как всякая неискушенная в таких делах баба, все честно рассказала: и про Евдокима, и про побег, и про пистолет, который она купила у надсмотрщика. Чего таить, что было, то было.
— Но Андрей в убивстве не виноват. Ежли что, то виновата я. Я дала ему тот пистоль" а он передал Сурину.
— Этого и хватит, гражданка Силова, чтобы вас судить.
— За что, ить они шли нас убить? — крикнула Варя.
— Они государевы люди, а вы преступники, кому-то вас надо же ловить.
— Ловить, но не убивать.
— А ежли вы убегаете, то как быть? Просить, чтобы остановились? Вот и ваш бывший муж сбежал, что с ним делать?
— Не знаю, — вконец запуталась Варя. — Но его вам не поймать. Живым не дастся. Кто побывал на каторге, тот туда больше не пойдет.
— Да, но он приходил к нам.
— Тогда ему было трудно. Ладу в жизни не было, вот и пошел. Сейчас он при жизни. Меня берите, а его не трогайте. Во всем, что было, — виновата одна я. Только я. И побег, и Сибирь, и каторга — все на моей совести. Даже тот проклятый дед Исайя. Я перешла ему тропинку и все сломала.
— Каяться будете потом, когда вместе Сядете снова на Скамью подсудимых. Тебя будут судить как сообщницу.
— Судите. Абы народ не осудил, вашего суда не боюсь, — выпрямилась Варя, гордая, зло сверкая глазами — Непонимающие вы люди, чего же с вами говорить! А Андрея вам еще надо поймать!
Горел костерок. Андрей сидел на сутунке клена, рядом прилегла Софка. Запах трав пьянил. Алексей прилег за костром, так виднее, если кто вздумает подобраться к друзьям. Андрей ровно говорил:
— Вот ить как случается, живешь, радеешь за землю и люд и не знаешь, какая напасть вьется за твоей спиной. Пошел, во всем сознался, будто оправдали, снова за свое. Нет, кто один раз оступился, тому уже не встать на ноги. Так и будет ковылять, а следом вина невиноватая. Правильно сделали, что бежали, не побежи, то столько бы еще наскребли, что не откреститься, не отмыться. Теперь можно на меня свалить, что было и что не было. Все мое…
Задумался, потеребил бороду, снова заговорил:
— Эко земля-то велика! А ладу-то
Андрей до боли любил Иванку. Такой же белокурый, кудрявый, находчивый и шустрый. Ненавидят его братья по отцу. Василий уже не раз наводил ружье на мать и Иванку. Да трусил выстрелить, Про каторгу много наслышался.
— Чует мое сердце, что здесь растет жестковатое племя. Ожесточатся люди, то манзы жить не дают, то хунхузы, то еще какая-то нечисть. Может, оно и к лучшему: не охляют, не захиреют.
— Ваши не захиреют, а наши все погибнут, — сказал за костром Тинфур — Вы будете жить, а мы погибнем.
— Заладил: "погибнем, погибнем", будто мы не защищаем вас. Помогаем, сколько силов есть. Я бы на месте ваших властей тех, кто выращивает мак и собирает опий, всех бы приговаривал к смерти. Ваших людей сгубит опий.
— И манзы, и опий.
— Морочает, как бы дождь не пошел. Давай сгоношим Шалашик, пока еще не стемнело. У меня на дождь дюже болит спина.
По тропе раздались шаги. Шли двое, шли скорым шагом. Остановились, начали подкрадываться.
Беглецы схватились за ружья.
— Эй, кто вы? — Спросил неизвестный.
— Люди, подходите, ежли нет злого умысла.
— Убери, Исак, ружье, русские.
К костру шагнули два бородача. Андрей пристально посмотрел на коренастого мужика. Тихо спросил:
— Уж не Степан ли ты Бережнов? Что-то сходное есть в обличье. Не ты ли меня нровожал до тракту?
— Многих обиженных я провожал, привечал, а кончилось тем, что нас предали. Окружили наш скит жандармы, был бой. Ладно мы там наколотили вражин. Сожгли скит и в бега. Дело привычное. Енисей, Даурия, а уж потом сюда. Живем второй год в тиши да райском песнопении. До рая-то далеконько, но жить можно. А все началось с того, что забрел к нам однова мужик с бабой, порассказал нам про Беловодское царство, мечту заронил, сам сгинул, его наш предал, а мы двинули по его думке, по его следам.
— Степан, аль не признаешь меня? Ить я и есть тот мужик.
— Исайю знал?
— Он зашиб мою бабу камнем, а я по запарке его зарезал.
— Тогда ты и есть, Андрей Силов, ежли память не продырявилась?
— Он самый.
— Рад встрече. Знать, выжил? Дважды рад. Ить через тебя мы здеся.
Андрей коротко рассказал про свои мытарства. Степан молча выслушал. Смахнул слезу, проговорил:
— Евстигней во всем виноват. Сожгли мы его на костре. Всяк сказал, мол, смерть предателю. Где-то мыкается со своим двоедушием в аду. Не позавидуешь. А сейчас пошто здесь?
— Бежим в тайгу. Жандармы снова на каторгу зовут, да что-то не хочется, — усмехнулся Андрей.
— Айда к нам. Все пошли. Как дружка звать?
— Алексей Тинфур. Свойский человек.
— Пошли, у нас не пропадете, — уговаривал Степан Бережнов.
— Нет, Степан Алексеевич. Уставы у нас разные. Не будем путаться под ногами. А вы чего бродите по тайге?
— Землю Познаем. Нам ить на ней жить, а раз жить, то надо знать, куда какая тропинка течет.
— Хунхузы не беспокоят?
— Пока нет. Стороной обходят. Русских они побаиваются.