В городе древнем
Шрифт:
— Есть, начинать! — Латохин был рад, что таким образом он как бы загладит свою вину перед Ниной. — Но что начинать-то, дядя Митя?
— Денег нужно будет немало, а, говорю, восьмое ноября не за горами…
— А-а! — понял Латохин. Он достал бумажник, из бумажника — три десятки и талоны, положил в карман гимнастерки. — Вот сюда и будем откладывать.
И потянулись девичьи руки с десятками и талонами к карману застиранной гимнастерки Латохина…
— Вот еще что… — раздумывая, сказал дядя Митя. — Надо, чтобы Нину в комсомол обратно
— Камнем-то что!.. — заметила Оля-солдат. — А вот словом ударить по сердцу… А в райкоме, дядя Митя, там не очень-то к Нине…
— «Не очень»! — подхватил дядя Митя. — А почему? Потому что, какая она по-настоящему, не знают. А вот когда придем к Турину всей бригадой и расскажем, как Нина живет и работает, то примут.
— Да, — авторитетно подтвердил Латохин. — Придем, расскажем — и примут!
— Я заходила на днях… — призналась Оля-солдат. — Хотела сказать о Нине… Да Турина в райкоме не было. Вечно он в разъездах.
— Надо, стало быть, сначала узнать, когда будет, а потом уж и заявляться, — сказал дядя Митя. — Поручается тебе, Оля.
— Хорошо.
У здания райкома Нина остановилась и подумала о том, что давно уже, не отдавая себе отчета, не признаваясь самой себе, хотела зайти в райком. Не случайно она и пошла по этой улице…
«Есть правда на земле или нет?»
Не зная еще, как трудно подчас бывает искать эту правду, она все же открыла калитку и робко прошла во двор.
На кухне никого не было, в большой комнате шло не то совещание, не то заседание. Оттуда доносился голос Турина:
— На бумаге организация есть! А в каком деле она показала себя? Да ни в каком! Одна формальность ваша организация! Миф!
Нине сразу же захотелось уйти. До нее ли этим людям, по горло занятым важными государственными вопросами? Она решила сходить в стройтрест, а на обратном пути, если хватит смелости, еще раз заглянуть в райком.
Уже у двери Нина услышала, как Турин, видимо закончивший свое выступление, сказал:
— Слово имеет первый секретарь Дебрянского райкома партии товарищ Захаров. Прошу вас, Николай Николаевич.
Стало слышно, как Захаров встал — скрипнул отодвинутый стул.
— Ну что ж, товарищи… Наш многоуважаемый Иван Петрович кое-кого подверг здесь довольно резкой критике. Конечно, критика — вещь неприятная, а что делать?..
Нина застыла у двери, держась рукой за скобу. Она отвыкла от собраний, речей, неизбежных суматохи и забот, связанных с проведением походов, вечеров самодеятельности, в которых она оказывалась самой активной. Как давно это было!.. Это обычное из обычных выступлений Захарова она сейчас воспринимала почти как музыку. Нина уже не могла уйти, не послушав.
— Иначе поступать нельзя, — продолжал Захаров. — И я, как секретарь райкома партии, разделяю мнение
— Извините, Николай Николаевич, — послышался вдруг чей-то уверенный голос, — но Иван Петрович предупредил, что это совещание секретарей сельских комсомольских организаций он хотел бы провести в форме, что ли, беседы…
— Да, — подтвердил Турин, — но перебивать все-таки не следовало бы, Михеев!
— Нет уж, Иван Петрович, — вмешался Захаров, — сказал «а» — говори и «б». У тебя, видимо, вопрос? Спрашивай, товарищ Михеев.
— Может, действительно не стоит отвлекать… — замялся Михеев.
— Спрашивай, спрашивай! — настаивал Захаров…
Дальнейшего Нина уже не слышала. Помешала Козырева, которая вошла в кухню поворошить в печке дрова.
— Здравствуй, Ободова. Что скажешь?
Козырева носила сапоги, гимнастерку и юбку защитного цвета. Всячески подчеркивала свою приверженность к людям военным. Взглядом опытного, как ей казалось, человека она оглядела Нину.
— С чем пришла, Ободова? Говори… Работаешь?
— Работаю.
Козырева оглядела Нину более внимательно: ватник, перетянутый ремнем… потрепанные брюки… сухая кожа лица… красные ладони…
— Да-а… — многозначительно протянула она, и по выражению ее полного лица Нина догадалась, о чем она подумала: носить кирпичи труднее, чем танцевать или любезничать с немцами…
Нина была откровенно красива, притягательна для мужчин, в ней была изюминка. Варя Козырева ничем этим не обладала. И не была она человеком столь высокой духовной культуры, чтобы это обстоятельство помимо воли не могло не сказаться на ее отношении к Ободовой.
И все же Варя решила быть с Ободовой как можно более мягкой, не поступаясь, конечно, большевистской принципиальностью. Сам товарищ Турин Иван Петрович с некоторых пор не столь бескомпромиссен в подобных делах.
— Это хорошо, что работаешь на стройке, — продолжала Козырева самым благожелательным тоном. — Именно на стройке тебе и надо работать… Не в канцелярии, не в парикмахерской…
Нина поняла: подразумевается, что всякая стройка, в отличие от десятков других мест приложения труда, быстрее и надежнее перевоспитает такую девушку.
Какую?! Это, пожалуй, теперь известно воем: четко и ясно определил Гашкин, перестаравшись — Латохин, совершенно невольно — тетя Маша, любившая ее, Нину.
А ведь все могло быть иначе.