В городе улица
Шрифт:
В общем, поэтому, наверное, я без напоминаний убираю со стола и начинаю мыть посуду, и Алена с благодарностью трогает мое плечо. Теперь моя совесть чиста, я всё отработала. Отлично, вот только куда же делся лимонад?
Я беру телефон и забиваю туда номер Марго – тот, с которого она мне звонила. Пишу голосовое насчет собрания, на которое нас пригласили, но оно не отправляется. Пробую снова – ничего. Она не в сети. Ладно, бывает, но от этого у меня портится настроение. Какой нормальный человек отключает телефон? Звук убрать, и всё… А мне так хотелось рассказать, как я заткнула Бориса с его выступлением по поводу того, что он меня содержит… Никому другому я бы этого не рассказала, но ей могу.
Я делаю уроки, а сама жду звонка или сообщения. Ничего. Беру телефон, проверяю мессенджер на всякий случай. Пятнадцать сообщений в группе класса. Опять идиотский мем и куча таких же идиотских реакций на него. В прошлом году меня это не бесило. Тогда мы с Кириллом могли посмеяться над этим. Мы с ним были внутри условной общественной капсулы, но при этом отделены ото всех. Сейчас он находится в какой-то другой капсуле, а я вообще в открытом пространстве. Безвоздушном, типа космического.
Я тупо читаю параграф снова и снова. Ничего не запоминаю, а у меня уже трояк по физике. Я не понимаю ее и никогда не пойму. На фига она мне вообще, в гуманитарном классе? Бабушка настаивала, чтобы я стала учителем. «Немного в школе поработаешь, руку набьешь, а там сможешь и в репетиторство податься. Вот тебе и хлеб с маслом», – так она говорила, а я не спорила. Мне вообще было всё равно, куда поступать. Учителем быть неплохо, если только в начальных классах. Потом дети растут, дуреют, звереют, а маленькие – хорошие, доверчивые, как котятки.
Когда мой телефон наконец тиликает, я подскакиваю от неожиданности. Голосовое, включаю прослушивание.
– Привет! – весело говорит Марго. – Слушай, я тут без сети была. Короче, насчет собрания. Меня не будет, бабка почему-то не хочет, чтобы я приходила. Типа буду народ отвлекать или еще что-то такое. Так что вот. Потом напиши мне, как и что. Оки?
Обидно. Что там все-таки за собрание и почему Марго туда нельзя? Я пытаюсь представить себе это мероприятие и ничего не могу придумать. Про Бориса рассказывать не хочется: такое ощущение, что Марго не до меня.
Когда я выключаю свет, мне, как всегда, становится не по себе – я быстро бегу от выключателя и ныряю в постель, как новорожденный черепашонок в воду. Ненавижу темноту и не могу в ней находиться. Мой ночник перегорел здесь в первую же ночь. Борис сказал, что это была паршивая китайская поделка, а я промолчала, хотя хотелось крикнуть: «Заткнись, придурок, это бабушка мне купила, мы вместе выбирали!» Почему я промолчала?
– Алиса, ты где? Алиса! – шепотом зову я.
Хочу взять ее хоть ненадолго, живое теплое существо успокаивает лучше всего остального. Но Алиска вредная и любит всё решать сама. Как обычно, когда я беру ее в кровать, она замирает и терпеливо выдерживает под моей рукой максимум минуту. Потом мявкает и убегает. А вот под утро, когда я крепко сплю, ей просто необходимо бывает залезть на меня и громко урчать прямо в ухо. Ладно, ничего. Закрываю глаза.
В комнате полная темнота. Шторы очень плотные, они не пропускают ни единой капельки света со двора. Блэкаут, как в Питере, куда мы ездили с бабушкой и ее классом. Ну, там-то ладно, белые ночи, а здесь… Кто их вообще повесил? Всякий раз, выключая свет, я, как маленькая, должна напомнить себе, что этажом выше спят два взрослых человека и один младенец. Если что и случится, я закричу, громко закричу, и меня услышат. Ну, должны услышать, по крайней мере… А что может случиться, я не знаю.
В стекло ударяет камешек, потом еще один. Что-то тихонько скребет снаружи стену дома. Скребет, как будто когтями. Может быть, это ветки туи или что там вообще растет…
– Алиска, ты где?
Мое сердце поднимается к горлу и тяжело ухает вниз. Я с трудом
Слышу шевеление на подоконнике. Ничего не вижу, но это глухо шуршит плотная ткань шторы.
– Алиса, это ты? – задыхаясь, шепчу я.
Волоски на моих руках стоят дыбом. Я сажусь и медленно откидываю одеяло, стараясь не издать ни звука. Нужно быстро пробежать к выключателю и нажать. Пол прохладный и гладкий, я опираюсь обеими ногами. Оттолкнуться и побежать! Это одна секунда. Я делаю рывок вперед, быстрее, еще, еще… Шаг, шаг, шаг… Я иду, иду, иду – не может быть, чтобы до выключателя было так далеко. У меня вся комната поперек – шагов шесть, не больше, а я уже прошла сколько? Десять?
Сзади слышится щелчок это окно кто-то открыл окно по ногам течет прохладный воздух он всё холоднее и холоднее что-то шелестит по полу что-то серое ползет тянется за мной почему так холодно и такой странный запах сырости гнили я выбрасываю руки в стороны пытаясь нащупать стену дверь хоть что-то под ногами шевелится хватает тянет я не могу кричать рот чем-то забит до самой глотки трудно дышать я тону в чем-то мягком рыхлом вонючем
– Ий-а-а!
Дико орет Алиска, и этот ее крик освобождает что-то внутри меня, я наконец с хрипом втягиваю воздух, изо всех сил делаю рывок.
Резко сажусь в кровати. Спина под футболкой мокрая и сразу начинает мерзнуть. В комнате полная темнота. Я дотягиваюсь до тумбочки, нащупываю телефон, включаю фонарик. Алиса сидит в ногах, жмется к низкой спинке. Наклоняюсь, хватаю ее и тащу к себе, под одеяло. Она не вырывается. Я сама не замечаю, как начинаю всхлипывать.
«В этом доме – спаленка,
В спальне – колыбелька,
В колыбельке – ландышей
Полная корзина»
– Ба-а, – сипло шепчу я, как будто меня кто-то может услышать.
***
Утром встаю, как всегда, рано, выползаю на кухню и с удивлением вижу там Алену. Она, сгорбившись, сидит за столом с чашкой чая, лохматая, бледная. Сейчас она выглядит полностью на свой возраст – совсем не та фарфоровая куколка, что обычно бойко вертится и болтает о всяких мелочах.
– Привет, – вяло говорю я и щупаю чайник: горячий.
Наливаю себе кипяток и вижу на блюдце мокрый пакетик. Хм, Алена заварила чай в пакетике. Это вообще-то мой чай, я купила. Борис чуть с ума не сошел, когда увидел: там чайная пыль, ароматизаторы и вещества, вызывающие рак! Чай следует заваривать только листовой, причем не любой, а крупнолистовой и желательно зеленый! Я сказала тогда, что зато пакеты – это удобно утром, когда спешишь. Он посмотрел на меня, как на кошачью кучку, и стал читать новую лекцию о том, как вредно поздно ложиться спать, а потом увидел мое лицо и ледяным тоном сказал, что мое здоровье – это мое дело. Вот и отлично. Я прячу коробку в глубине шкафа, а использованные пакетики заворачиваю в салфетку перед тем, как выбросить. Не хочу доводить Бориса до инфаркта, а если честно, не хочу слышать еще одно нудное выступление.
Бросаю в свою чашку пакетик и иду к холодильнику, чтобы по-быстрому сделать себе бутерброд. Алена молчит. Я оборачиваюсь: она греет ладони о чашку, глядя в одну точку. Мне кажется, что-то не так.
– Всё нормально? – осторожно спрашиваю я. – Сделать тебе бутер?
Она переводит на меня непонимающий взгляд.
– Что?
– Бутерброд будешь?
– Да, спасибо, – растерянно говорит она.
Я быстро режу сыр (лучше бы колбасу, но колбаса ужасно вредна, в доме ее быть не должно), вынимаю из пакета батон-нарезку. Ставлю перед Аленой тарелку и сажусь напротив.