В городе улица
Шрифт:
Я покачиваюсь, глядя в окно, и вяло думаю, что надо бы заказать себе карманную сигнализацию, я видела такие в сети. Захожу в приложение, смотрю цену – триста пятьдесят. Немного, но для меня ощутимо. С тех пор, как мы переехали в этот дом, Алена перестала давать мне деньги, кроме тех, что на проезд. Раньше она переводила бабушке, а та давала мне. Потом она велела мне оформить карту и стала скидывать деньги на нее. Теперь вообще ничего.
Борис постоянно долдонит, типа нужно экономить, мы же дом купили! Она соглашается. А что она скажет? Она же не работает, сидит с Любомиром – думает, что всё, она своему Боречке по гроб жизни обязана. Раньше она хорошо зарабатывала, а теперь что? Полная зависимость, почти рабство, блин. Я даже не пойму, где ее машина, у нее же была, а теперь нет. Продали, наверное. Никогда не буду вот так, как она. Ненавижу
В автобус все-таки набивается прилично народу. Я проталкиваюсь, выхожу на своей остановке и смотрю на время в телефоне. До уроков еще почти час. Ничего, лучше подождать в холле, чем мешать сладкой парочке общаться на кухне и потом еще сидеть в машине с Борисом. То есть дядей Борей – все время забываю, как его нужно называть…
Смотрю на малышей – первый или второй класс. Какие они все-таки маленькие, удивительно, что такие крошки уже ходят в школу. Странно, что я была такая же малявка. Я плохо помню свою первую линейку. Помню, что нам дали шарики, бабушка потом повела меня в парк, и мы прокатились на колесе обозрения. «Чтобы запомнилось», – сказала она. Колесо и запомнилось, а школа нет, не особенно. Вообще весь первый класс я боялась. Мы все боялись: и Настя, и Кирилл. Такая классуха у нас была – ужас. Это всё Настина мама. Она разведала, что замечательный учитель набирает первоклашек, и сказала бабушке. Я думаю, ей было удобно, чтобы мы попали в один класс и держались вместе. Мы и попали, только в другом смысле. Я давно заметила, что учителей оценивают как-то странно, не как других людей. Если обычный человек разговаривает с ребенком ледяным тоном, обзывает его и наказывает из-за всякой ерунды, это очень плохо. А если так делает учитель – все нормально, детям нужна дисциплина, а как же еще. Бред. Ну, это я сейчас понимаю. Тогда мы думали, что это нормально, когда учитель рвет тетрадь, если ты написал не на той строчке. Вообще, если творится не пойми что, а все ведут себя, как будто всё в порядке, ты начинаешь думать, что это с тобой что-то не так. Хорошо, что хоть потом всё становится на свои места. А тогда бабушка вздыхала, качала головой, но перевести меня в другой класс не решалась. И потом, я не просилась в другой класс, я же с Настей вместе хотела. И с Кириллом, если уж честно.
Я так привыкла отсекать мысли о Кирилле, что даже воспоминания о детстве укорачиваю и обрезаю. Не могу поверить, что мы, скорее всего, больше не увидимся. В школе его не будет, а где еще я могу его встретить? Я теперь живу так далеко. Да, я верю, что когда-нибудь вернусь туда, где прожила пятнадцать лет. Но кто знает, будет ли в этом смысл? Если быть честной, уже сейчас в этом нет смысла. Если бы я его вдруг случайно встретила… Мне страшно так думать, но в глубине души я чувствую, что теперь слишком поздно. Мне некого в этом винить, это был мой собственный выбор. Как всегда. Всё дерьмо в моей жизни создаю я сама.
Постепенно начинают подходить наши, то есть мой новый класс, гуманитарный. После девятого у нас мало кто ушел, пришло несколько совсем новеньких и кое-кто перешел из параллельного. Сейчас я думаю: может, всё-таки стоило уйти после девятого? В любой колледж, какая разница. Я сделала, как хотела бабушка – для нее это было важно. Не исключено, что это была ошибка.
Стараюсь не искать глазами Настю, но это получается как-то само собой. На классный час она не пришла, а я хочу ее увидеть, хочу посмотреть, как она будет себя вести. Пусть она подойдет поздороваться, как ни в чем не бывало. И тогда я ей всё скажу. Бабушка говорила: «Учись прощать, Женя. Не научишься – обиды всю жизнь тебя есть будут». Это она говорила не про Настю, конечно, – про Алену. Про Настю она ничего не знала. Теперь обида ест меня. Она ест меня почти три месяца и сожрала всё, что было во мне мягкого и доброго, осталось только злое и твердое. А мне нормально, мне так только легче.
Когда Настя наконец появляется, она и не думает подходить. Мне достается вежливый кивок, а она тут же начинает весело болтать с Ариной. Она так громко щебечет, что, наверное, вся школа слышит, как здорово они вчера погуляли. Какая же она дура… Во мне закипает злость, и я сжимаю кулак так, чтобы ногти кололи кожу. Тупая…
Первый урок – русский, его ведет Вера Николаевна, теперь она наша классная. Она довольно молодая и раньше уже вела у нас уроки. Она и тогда ни фига не справлялась с нашим классом, и теперь тоже. И нормального русского
Я сижу у окна, как раньше, но теперь это неважно. Мой взгляд по привычке убегает вперед и вправо. Там кто-то сидит, но не тот, кто мне нужен. Весь прошлый год продолжалась эта наша игра – не игра. Я чувствовала на себе взгляд Кирилла и тоже смотрела на него. Если Настя замечала, она сердито говорила:
– Маркин, глаза сломаешь.
А Кирилл отвечал ей что-то типа:
– У меня запасные есть.
Кирилл ее стал бесить с начала девятого класса, до этого ничего такого не было. В «началке» мы часто ходили домой втроем, жили-то в одном доме, а они двое вообще на одной лестничной площадке. Потом Кирилл стал дружить с пацанами, мы с Настей сами держались от него на расстоянии. Мы не ссорились, ничего такого, просто какой мальчик будет ходить с девчонками? Я всегда к нему хорошо относилась: от других мальчишек не знаешь, чего ожидать, а Кирилл – это же Кирилл.
Год назад всё резко изменилось. Тогда тоже было начало сентября. Когда мы пришли в школу после каникул, оказалось, что все мальчики сильно выросли. Кирилл был самым высоким – можно мяч в корзину класть, не напрягаясь, так я тогда сказала, а он кивнул и засмеялся. А потом положил мне ладонь на макушку и сказал, что я еще маленькая. Настя скорчила рожу, как будто ей противно. Наверное, тогда всё и началось – так я думаю теперь. Потом, уже спустя время, был какой-то особенно веселый день, и мы пошли в пиццерию – кто захотел. Эта пиццерия недалеко от школы – мы вечно там зависали. И было вроде так легко и свободно. Потом мы начали играть в «Правду или действие», и это тоже было смешно – по крайней мере, сначала.
Настя смотрит на меня и говорит с загадочным видом:
– Женя. Расскажи про свое свидание, которое было на той неделе. Или выпей эспрессо без сахара.
Я неуверенно смеюсь.
– Что, серьезно? Да ладно тебе.
– Давай, давай, – с легкой улыбкой настаивает Настя.
Все умолкают. Настю почему-то все всегда слушают, и я тоже. Как-то так сложилось еще с первого класса – она притягивает к себе людей. Девочки вечно хотели с ней дружить – наверное, из-за ее уверенности в себе. Я всегда радовалась, что ей с ними неинтересно, что она выбирает меня.
Настя знает, что я ненавижу кофе, а без сахара – вообще гадость. Но я совершенно не хочу рассказывать сейчас всей этой толпе что-то личное. Не понимаю, зачем она это затеяла. Поэтому я пожимаю плечами и преувеличенно равнодушно говорю:
– Ладно. Что-то кофе захотелось.
– Эспрессо, без сахара, можно двойной, – напоминает Настя, когда я протискиваюсь за чужими спинами и иду к стойке.
Я корчу ей рожу и показываю средний палец, она заливается смехом. Подхожу к стойке и заказываю кофе, с тоской представляя, как буду пить горькую дрянь. Кирилл подходит и встает справа от меня. Мне кажется, я бы не глядя могла догадаться, что это он: просто чувствую его присутствие рядом. Мое сердце резко ускоряется.
– Тоже кофе хочешь? – спрашиваю я.
– Нет, колы еще возьму.
Мы молчим, потом он спрашивает:
– А что за свидание, с кем?
– Тебе зачем?
– Так просто. Интересно. Из нашей школы?
– Нет, не из нашей. Да это не свидание даже, так. Просто переписывались, а потом сходили погулять. Не пойму, какая разница. Зачем Настя вот это начала?