В гостях у турок

Лейкин Николай Александрович

— За коляска и за проздъ по мосту у тебя, дюше мой, двнадцать піастры въ карман остались, а на эти деньги мы можемъ на пароход у кабакжи выпить и голова своя поправить.

— Тсъ… — подмигиваетъ ему Николай Ивановичъ, чтобы тотъ молчалъ, и киваетъ на жену.

И вотъ они на старомъ, грязномъ турецкомъ пароход, перевозящемъ публику изъ Константинополя въ Скутари и длающемъ рейсы по Босфору вплоть до входа въ Черное море и обратно. Публики много. Во второмъ класс, черезъ который пришлось проходить, сидятъ прямо по полу, поджавъ подъ себя ноги, закутанныя турецкія женщины изъ простонародья, нкоторыя съ ребятишками. Ребятишки

пищатъ, ревутъ, запихиваютъ себ въ ротъ куски благо хлба или винныя ягоды.

Нкоторые турки изъ палубныхъ пассажировъ улеглись на полу на брюхо и, какъ сфинксы, лежатъ на локтяхъ, поднявъ голову. Шныряютъ съ замазанными сажей лицами кочегары и матросы въ фескахъ. Пароходъ шипитъ машиной, стоитъ турецкій и греческій говоръ.

Билеты взяты перваго класса, и супруги въ сопровожденіи Карапета проходятъ въ первый классъ.

Каюта перваго класса помщается въ рубк и длится на дв части — общую и дамскую. Надъ входомъ въ дамскую каюту подъ турецкой надписью французская надпись: «Harem».

— Глаша! Смотри… Гаремъ… — указалъ Николай Ивановичъ жен на надпись, какъ-то особенно осклабился и спросилъ Карапета:- Что-же это за гаремъ?

— Гаремъ значитъ дамски каюта, эфендимъ. Если мадамъ, барыня-сударыня, хочетъ спать въ дамски каюта — она можетъ.

— А мы?

— Ой, нтъ! Турки за это побьютъ, — отвчалъ Карапетъ.

Въ общей кают перваго класса, состоящей изъ просторной комнаты съ диванами по стн и столами передъ ними, сидли фески въ усахъ и бородахъ, толстыя и сухопарыя, курили, читали газеты и пили кофе изъ маленькихъ чашечекъ, которыя разносилъ слуга въ феск, безъ пиджака и жилета, и въ пестромъ полосатомъ шерстяномъ передник. Были здсь и закутанныя турецкія дамы съ закрытыми черными и блыми вуалями лицами, очевидно, предпочитающія сидть съ мужчинами чмъ въ отдльной дамской кают. Тутъ же въ кают турокъ въ чалм продавалъ ковры. Онъ держалъ одинъ изъ нихъ на плеч и кричалъ по турецки и по-французски стоимость ковра.

— Вотъ, дюша мой, купецъ съ ковры пришелъ дураковъ искать, — указалъ армянинъ супругамъ.

— Отчего-же дураковъ? — спросила Глафира Семеновна.

— На базаръ въ Стамбул коверъ стоитъ триста піастры, а здсь онъ его прізжему человкъ изъ Европы за пятьсотъ продастъ.

Пароходъ тронулся. Николай Ивановичъ сказалъ:

— Чего-жъ мы здсь сидимъ-то? Надо идти на палубу виды смотрть.

Армянинъ встрепенулся.

— Идемъ, идемъ, эфендимъ. Здсь, дюша мой, на берегъ картины первый сортъ, проговорилъ онъ и повелъ супруговъ на верхнюю палубу, находившуюся надъ рубкой каюты.

Плыли по Золотому Рогу. Налво и направо, на Стамбулъ и на Перу и Галату открывались великолпные виды. Причудливыя постройки всхъ архитектуръ стояли террасами по берегамъ и пестрли то тамъ, то сямъ темною зеленью кипарисовъ. Сады въ Константинопол хоть и маленькіе, ничтожные, чередуются съ постройками. Пароходъ шелъ близъ стамбульскаго берега. Видно было, что цвлъ миндаль розовымъ цвтомъ, облпились, какъ ватой, своимъ обильнымъ цвтомъ вишневыя деревья. На гор красовалась Ая-Софія среди своихъ минаретовъ. Погода стояла прелестная. Свтило яркое вешнее солнце. Продувалъ легкій втерокъ.

— Глубоко здсь? — спросилъ Николай Ивановичъ Карапета.

— Дна не достать. Тысяча футъ, дюша мой. Пароходъ пойдетъ ко дну — прощай, не достать. Провалился тутъ разъ чрезъ мостъ наша одинъ съ каретой. халъ домой ночью

съ хорошенькая француженка. А мостъ былъ разведенъ. Паша былъ пьянъ, кучеръ былъ пьянъ, французская дама была пьяная. Имъ кричатъ: «стой», а паша не слушаетъ, кричитъ: «пошелъ». И провалились въ воду. Три недли англичане искали — ни паша, ни карета, ни французская дама, ни кучеръ, ни лошади — ничего, дюша мой, не нашли.

Глафира Семеновна слушала и пожимала плечами.

— Да это совсмъ пьяный городъ! сказала она. — Ну, мусульмане! Стало быть, здсь и свинину продавать позволяютъ, если на счетъ вина такая распущенность?

— Самый лучшій, самый первый свинья есть, отвчалъ Карапетъ. — Хочешь, дюша мой, мадамъ, сегодня теб къ обдъ Карапетъ самый лучшій котлеты отъ свиньи подастъ?

Пароходъ вышелъ изъ Золотаго Рога, вошелъ въ Босфоръ и сталъ перерзать его по направленію къ берегу Малой Азіи. Показалась знаменитая средневковая башня Леандра, стоящая посреди пролива на скал.

LXXXIII

— Это что за штука изъ моря выростаетъ? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ, указывая на башню.

— А это, дюша мой, Кисъ-Кулеси, отвчалъ Карапетъ.

— Это что-же обозначаетъ?

— Такаго турецкаго названіе. Кисъ-Кулеси — это двочкова башня. Тутъ двочка одна жила, а потомъ выросла и большая двицъ стала. О, это цлый исторія! Слушай, дюша мой, слушай, мадамъ, барыня-сударыня. Жила одна двочка отъ султанъ… Нтъ… Жилъ султанъ и у него была дочь, двочка, которую султанъ такъ любилъ, такъ любилъ — ну, какъ своя сердце любилъ. И прочитали по звздамъ ученые люди, мадамъ, что эту двочку укуситъ змя и она помретъ. Султанъ испугался и пересталъ и пить, и сть, и спать. Сталъ онъ думать, какъ ему своя двочка отъ змя спрятать — и выдумалъ онъ, дюша мой, эфендимъ, построить вотъ на этого скала вотъ эта башня Кисъ-Кулеси.

— Однако, Карапетъ Аветычъ, ты хорошій сказочникъ, замтилъ Николай Ивановичъ. — Не правда-ли, Глаша?

— Слушай, слушай, дюша мой… Зачмъ ты мин мшаешь? — тронулъ его за руку Карапетъ и продолжалъ:- Выстроилъ султанъ этого башню, посадилъ туда двочку и сказалъ: «Ну, ужъ теперь никакой змя ее не укуситъ». Годъ одинъ живетъ двочка въ башня, еще годъ живетъ въ башня, третья годъ живетъ въ башня — и стала она ужъ не двочка, а самая лучшая, самая красивая двицъ вотъ съ такіе большіе глазы. Живетъ. Выходитъ на балконъ башни и гуляетъ. А тутъ по Босфоръ халъ на своемъ корабля персидскій принцъ, увидалъ эту двушку и влюбился, дюша мой, влюбился самымъ страшнымъ манеромъ съ своего сердца. Хочетъ говорить съ двушка сладкія, миндальныя слова, а къ двушка его не пускаютъ. И сталъ онъ говорить съ ней черезъ цвты. Знаешь, дюша мой, мадамъ, что значитъ разговоръ черезъ цвты? — спросилъ Карапетъ Глафиру Семеновну.

— Нтъ, не знаю. А что? — спросила та, заинтересовавшись разсказомъ и переставъ дуться на Каранета.

— Одинъ цвтокъ значитъ одно слово, другой цвтокъ другое слово… — пояснилъ Карапетъ. — И послалъ онъ корзинку цвтовъ ей, дюша мой, мадамъ, а въ корзинк такіе цвты, которые значутъ такія слова: «двушка мой милый, я тебя люблю, мое сердце»…

— Ахъ, теперь я понимаю! Это языкъ цвтовъ! — воскликнула Глафира Семеновна…

— Вотъ, вотъ, дюша мой. Языкъ цвтовъ… Стала двушка, султанскаго дочь, читать по этимъ цвтамъ — и вдругъ, дюша мой, изъ корзинки выскочила змя и укусила двушку за щека.