В гостях у турок
Шрифт:
— Боже мой! Откуда-же змя взялась? — быстро спросила Глафира Семеновна.
— Судьба, мадамъ, барыня-сударыня, судьба. На неб было написано, что змя укуситъ — змя и укусила. Судьба.
Карапетъ указалъ пальцемъ на небо.
— Ну, и что-же двушка? Умерла? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ.
— Какъ змя укусила, такъ сейчасъ двушка умерла.
— А принцъ?
— Узналъ принцъ персидскій, что двушка умерла, взялъ ятаганъ и хотлъ убить себя, дюша мой. Взялъ ятаганъ и думаетъ:- «попрошу я у султана, чтобъ мн съ его двушка проститься»? Подалъ прошеніе, и султанъ позволилъ ему съ двушка проститься. Сейчасъ
— Ну, и кончилось все свадьбой? — перебила Карапета Глафира Семеновна.
— Да, свадьбой. А ты почемъ знаешь, мадамъ, дюша мой? — удивился Карапетъ.
— Такъ всегда сказки кончаются.
— Врно, свадьбой. Ну, султанъ отдалъ своя двочка замужъ за принцъ персидскій, а башня такъ и осталась называться «Двочкова башня». Вотъ и все. Теперь въ ней морской заптій живутъ и чиновники отъ турецки таможня.
Пароходъ миновалъ Кисъ-Кулеси или Леандрову башню и приближался къ Малоазіатскому берегу. Дома Скутари, расположенные по нагорью, очень ясно уже вырисовывались среди зелени кипарисовъ. Николаю Ивановичу сильно хотлось юркнуть съ Карапетомъ въ буфетъ и выпить коньяку, чтобы поправить больную голову, но онъ не могъ этого сдлать при жен, такъ какъ она его не отпустила-бы, поэтому онъ прибгнулъ къ хитрости, чтобы удалить ее, и сказалъ:
— А любопытно-бы знать, какъ здсь на турецкихъ пароходахъ дамскія каюты выглядятъ и какъ ведутъ себя тамъ турчанки.
— Выдумай еще что-нибудь! — огрызнулась на него жена. — Вотъ человкъ-то! Только о женщинахъ и мечтаетъ. И не стыдится при жен говорить!
— Душечка, да я не про себя. Туда вдь мужчинъ не пускаютъ. Ты мн договорить не дала. Я про тебя… Теб туда, какъ женщин, входъ не воспрещенъ, такъ вотъ ты сходила-бы туда, посмотрла, а потомъ и разсказала-бы мн, какъ и что… Это очень любопытно имть понятіе о быт этихъ несчастныхъ затворницъ. Наврное он тамъ, въ кают, безъ вуалей и сидятъ не стсняясь. Теб и самой должно быть это интересно. Сходи-ка, милая.
— Пожалуй… — отвчала Глафира Семеновна. — Только отчего тебя такъ женщины интересуютъ?
— Да вдь бытъ. Какъ-же иначе ихъ бытъ узнаешь? А вдь мы здимъ повсюду, какъ туристы.
— Ну, хорошо.
Глафира Семеновна стала сходить съ верхней палубы. Николай Ивановичъ торжествовалъ въ душ, и только что жена скрылась, сейчасъ-же онъ ткнулъ въ бокъ Карапета и сказалъ ему:
— Пойдемъ скорй въ буфетъ! — Хватимъ скорй по коньячку. Голова ужасъ какъ трещитъ посл вчерашняго! Гд здсь буфетъ? Веди скорй.
Армянинъ схватился за бока и разразился хохотомъ.
— Ловко, дюша мой! О, какой ты хитрый человкъ, эфендимъ! — восклицалъ онъ. — Совсмъ хитрый! Какъ хорошо ты послалъ своя жена отъ насъ въ дамскій каюта!
— Да веди-же скорй въ буфетъ!
— Пойдемъ,
Николай Ивановичъ такъ торопился, что поскользнулся, оборвался съ двухъ ступеней, и только ухватившись за поручни, не свалился съ лстницы.
Вотъ и буфетъ, состоящій изъ стойки съ цлой горкой бутылокъ и помщающійся во второмъ класс. За стойкой феска въ усахъ и съ столь излюбленными турками четками на рук. Тутъ-же керосиновый таганъ съ стоящимъ на немъ громаднымъ мднымъ кофейникомъ. На стойк, кром бутылокъ, закуски на маленькихъ блюдцахъ, отпускающіяся къ вину въ придачу: маринованная въ уксус морковь, накрошенные томаты, лимонъ, нарзанный на куски, корни сырой петрушки и винныя ягоды.
— Два коньякъ, сказалъ феск съ четками Николай Ивановичъ, показалъ два пальца и прибавилъ, обратясь къ Карапету:- Скажи ему, чтобъ далъ рюмки побольше.
Феска выдвинула два объемистыхъ бокальчика изъ толстаго стекла и налила ихъ на половину коньякомъ.
— Что-жъ онъ половину-то наливаетъ? Что за манера такая! — снова сказалъ Карапету Николай Ивановичъ.
— Это турецкаго учтивость, дюша мой. Здсь всегда такъ… — пояснилъ Карапетъ. — Пей.
— Хороша учтивость! Налилъ полъ-рюмки, а возьметъ за цльную.
— Нтъ, нтъ, онъ и возьметъ, сколько надо. Такъ и цна тутъ за полъ-рюмка.
Они выпили.
— Надо повторить, — торопился Николай Ивановичъ, закусывая лимономъ, потребовалъ еще, выпилъ, просилъ Карапета скорй расчитаться за выпитое и побжалъ въ первый классъ, гд и помстился смиренно на складномъ желзномъ стул.
Только что онъ усплъ прожевать корку лимона, какъ уже появилась Глафира Семеновна.
— Была и видла, — сообщила она мужу о женской кают. — Ничего особеннаго въ этихъ турчанкахъ. Намазаны такъ, что съ лица чуть не сыплется. И вс что нибудь жуютъ: или фисташки, или карамель. А гд-же нашъ армяшка? — спросила она.
— Здсь, здсь, мадамъ, барыня сударыня, — откликнулся сзади ея Карапетъ. — Сейчасъ Скутари. Пойдемъ на палубу. Сейчасъ намъ выходить, дюша мой.
Пароходъ убавлялъ ходъ.
LXXXVIII
Въ Скутари сошла добрая половина пассажировъ парохода. Съ супругами Ивановыми много вышло турецкихъ женщинъ съ ребятишками. Нкоторыя несли грудныхъ ребятъ. Дв женщины свели съ парохода подъ руки третью женщину, очевидно, больную, тоже закутанную. Выйдя на берегъ, она тотчасъ-же сла отдыхать да какой-то ящикъ съ товаромъ.
— Эти вс турецкій бабы къ святымъ дервиши пріхали, указалъ Карапетъ на женщинъ. — Он пріхали съ больнаго дти, чтобы дервиши вылечили ихъ черезъ свой святость. Вотъ и эта самая больнаго женщина сюда затмъ-же привезли. Мы сейчасъ будемъ видть, мадамъ, какъ дервиши будутъ лечить ихъ.
— Но вдь мы пріхали для кладбища, чтобъ кладбище посмотрть, замтила Глафира Семеновна.
— Гд кладбище — тамъ и дервиши будутъ. Они начнутъ служить сначала своя мусульманскаго обдня, а потомъ лечить будутъ.
Глафира Семеновна взглянула въ, лицо говорившаго армянина. Лицо его было малиновое отъ выпитаго сейчасъ вина.
— Что это у васъ лицо-то? — не утерпла она, чтобы не спросить. — Красное, какъ у варенаго рака.
— А это, мадамъ, барыня-сударыня, отъ втеръ на пароход.