В гостях у турок
Шрифт:
— Еще-бы не понять! А только я попрошу ужъ тебя торговаться. А мн гд-же! — отвчалъ Николай Ивановичъ.
— Вотъ мы два-оба, дюша мой, и будемъ торговаться. Самымъ учтивымъ манеромъ торговаться будемъ. Этотъ турокъ, когда здсь два года тому назадъ земля тряслась и каменный лавки падали, подъ камни два дня безъ питья и кушаньи лежалъ и жива, и здорова остался. Когда, дюша мой, его вынули изъ камни вс его сосди сказали: «Машалахъ! (то-есть: великъ Богъ!) Это его Аллахъ за большой честность спасъ».
— Это во время землетрясенія? — спросила Глафира Семеновна.
— Да въ землетрясеніе! О, тутъ два сто лавокъ упали. Пять сто
И разсказывая это, Карапетъ остановился около невзрачной лавки и сталъ приглашать своихъ постояльцевъ войти въ нее. Въ глубин лавки на стопк сложенныхъ ковровъ сидлъ, поджавъ подъ себя одну ногу, сдобородый почтенный турокъ въ европейскомъ пальто и въ феск. Онъ тотчасъ-же всталъ съ импровизованнаго дивана, протянулъ руку армянину и, бормоча что-то по-турецки, сталъ кланяться супругамъ, прикладывая ладонь руки къ феск. Николай Ивановичъ вынулъ изъ кармана заране приготовленную бумажку съ турецкими словами и сказалъ купцу:
— Хали… Сатынъ… Альмакъ… (То-есть: коверъ купить).
— Сказано ужъ ему, сказано, дюша мой… — заявилъ Николаю Ивановичу Карапетъ.
Купецъ, бормоча что-то по-турецки, вытащилъ изъ-за прилавка табуретъ съ перламутровой инкрустаціей и предложилъ Глафир Семеновн на него ссть, а мужчинамъ указалъ на стопку ковровъ, лежавшихъ около прилавка. Затмъ, захлопалъ въ ладоши. Изъ-подъ висячаго ковра, отдляющаго переднюю лавку отъ задней, выскочилъ мальчикъ лтъ тринадцати въ куртк и феск. Купецъ сказалъ ему что-то, и онъ мгновенно выбжалъ изъ лавки. Купецъ началъ развертывать и показывалъ ковры, разстилая ихъ на полу, и при каждомъ ковр вздыхалъ и говорилъ по-русски:
— Ахъ, хорошо!
— Только одно слово и знаетъ по-русски, — заявилъ Карапетъ.
Ковры началъ купецъ показывать отъ двухсотъ піастровъ цной и переходилъ все выше и выше. Супруги выбирали ковры, а Карапетъ переводилъ разговоръ. Нарыта была уже цлая груда ковровъ, когда Николай Ивановичъ остановился на одномъ изъ нихъ и спросилъ цну. Купецъ сказалъ, поплевалъ на руку и для чего-то сталъ гладить коверъ рукой.
— Шесть сто и пятьдесятъ піастры проситъ, перевелъ Карапетъ.
— Постой… сколько-же это на наши деньги? — задалъ себ вопросъ Николай Ивановичъ, сосчиталъ и сказалъ:- Около пятидесяти рублей. Фю-фю-фю! Это дорого будетъ.
— Триста піастровъ… учъ-юзъ… сказалъ Николай Ивановичъ.
Продавецъ улыбнулся, покачалъ головой и заговорилъ что-то по турецки.
— Онъ проситъ, дюша мой, подождать торговаться, пока угощеніе не принесутъ, — перевелъ Карапетъ.
— Какое угощеніе? — спросила Глафира Семеновна.
— Кофе принесутъ. Онъ учтивый человкъ и хочетъ показать вамъ учтивость, дюша мой.
И точно. Сейчасъ-же влетлъ въ лавку запыхавшійся мальчикъ съ подносомъ, на которомъ стояли четыре чашки чернаго кофе, и поставилъ подносъ на прилавокъ. Торговецъ сталъ предлагать жестами выпить кофе. Супруги благодарили и взяли по чашечк.
— Не подмшалъ-ли чего сюда малецъ-то? проговорила Глафира Семеновна.
— Ну, вотъ еще! Съ какой-же стати? возразилъ Николай Ивановичъ. — А только этимъ угощеніемъ онъ насъ какъ-то обезоруживаетъ торговаться.
Карапетъ, услыша эти слова, махнулъ рукой.
— Фуй! — сказалъ онъ. — Торгуйся, дюша мой, сколько хочешь. Турки это любятъ.
— Такъ сколько-же, почтенный, послдняя-то цна? — спросилъ Николай Ивановичъ. — Я надавалъ
Турокъ что-то отвтилъ. Армянинъ перевелъ:
— Шестьсотъ его послдняя цна. Онъ говоритъ, что это старинный коверъ и былъ когда-то во дворц султана Мурата.
— Ну, триста пятьдесятъ. Учъ-юзъ и эхли… — сказалъ Николай Ивановичъ, прихлебывая кофе.
— Много прибавляешь, много прибавляешь, дюша мой, — замтилъ ему Карапетъ:- Алтнышъ.
Торговецъ махнулъ рукой и прибавилъ:
— Бешьюзъ.
— Бешьюзъ — это пятьсотъ. На пятьсотъ ужъ спустилъ. Все-таки, дорого. Учъ-юзъ.
— Дертъ-юзъ… Саксонъ.
— Четыреста восемьдесятъ, — перевелъ армянинъ. — Коверъ хорошій, очень хорошій. Давай, эфендимъ, сразу четыреста и уходи. Онъ отдастъ. — Дертъ-юзъ… — объявилъ онъ турку, допилъ чашку кофе и сталъ вылизывать изъ нея языкомъ гущу.
Супруги начали уходить изъ лавки, турокъ испугался и закричалъ по-турецки, что отдастъ за четыреста тридцать піастровъ.
— Ни копйки больше! — покачалъ головой Николай Ивановичъ.
Купецъ выскочилъ изъ-за прилавка и сталъ махать руками, прося супруговъ остановиться. Компанія остановилась. Турокъ довольно долго говорилъ по-турецки, очевидно, расхваливая коверъ и прося прибавки.
— Онъ, дюша мой, проситъ десять піастра прибавки на баня, — перевелъ Карапетъ. — Дай ему еще пять піастры.
— Бешь! — крикнулъ Николай Ивановичъ и растопыралъ пять пальцевъ руки.
Турокъ схватилъ коверъ, подбжалъ съ Николаю Ивановичу и набросилъ ему его на плечо.
Коверъ былъ купленъ. Супруги начали расчитываться. Появились еще четыре чашки кофе. Купецъ сталъ показывать шитыя шелкомъ атласныя салфетки, подушки, шитыя золотомъ по бархату, вытащилъ изъ-подъ прилавка громадный азіатскій кремневый пистолетъ.
У Глафиры Семеновны разбжались глаза на вышивки и она присла къ прилавку ихъ разсматривать.
LXXXV
Наступилъ третій день пребыванія супруговъ Ивановыхъ у армянина Карапета. Николай Ивановичъ проснулся прежде своей жены, проснулся довольно рано и съ головной болью. Съ вечера, за ужиномъ, онъ, какъ говорится, урзалъ изрядную муху съ Карапетомъ. Карапетъ принесъ къ ужину полуведерный глиняный кувшинъ мстнаго благо вина, увряя, что это такое легкое блое вино, что уподобляется русскому квасу. Супруги пригласили Карапета ужинать вмст съ ними. Онъ былъ очень доволенъ, остался, самъ приготовилъ какой-то особенный шашлыкъ и въ конц концовъ Николай Ивановичъ вмст съ нимъ выпили весь кувшинъ вина, не взирая на вс протесты Глафиры Семеновны. Блое мстное вино оказалось, однако, далеко не квасомъ. Когда половина кувшина было выпита, Николай Ивановичъ началъ дурачиться: навилъ себ на голову чалму изъ азіатской шелковой матеріи, купленной на Базар въ Стамбул, надлъ черногорскій широкій поясъ, пріобртенный тамъ-же, и, заткнувъ за поясъ третью покупку — старинный пи столетъ со сломаннымъ кремневымъ куркомъ, закурилъ кальянъ и слъ вмст съ армяниномъ на коверъ, на полъ, чтобы продолжать пить по-турецки. Когда-же кувшинъ съ виномъ они кончили, армянинъ сталъ тащить Николая Ивановича въ Галату въ кафе-шантанъ, гд общался ему показать какихъ-то черноглазыхъ «штучекъ». Глафира Семеновна разсердилась, вспылила и выгнала армянина, а Николай Ивановичъ, совсмъ уже пьяный, свалился на софу и уснулъ въ чемъ былъ, то есть въ чалм, въ черногорскомъ пояс и съ стариннымъ азіатскимъ пистолетомъ за поясомъ.