В июне тридцать седьмого...
Шрифт:
Как-то пройдёт наше первое занятие? Ужасно волнуюсь. И в то же время почему-то чувствую себя абсолютно счастливой.
Обо всём, что будет происходить в нашем кружке, я регулярно стану писать тебе подробно. И ты мне, сестричка, пиши почаще о столичной жизни, о всех новостях в Питере, особенно о том, что происходит у вас в университете.
Родители здоровы, папа стал больше интересоваться, чем я занимаюсь вне гимназии, и похоже, у нас назревает конфликт. Как у тебя в последнем классе, помнишь? Братишки наши тоже здоровы,
Всё. Уже поздно, а у меня не выучен латинский.
Целую тебя, Машенька! Пиши.
Твоя сестра Татьяна».
...В комнате были задёрнуты шторы, на столе горела лампа под розовым абажуром с японскими фигурками, вышитыми разноцветными шёлковыми нитками. В кругу света Лёва Марголин разложил листы своего доклада «Женский мир в «Грозе» Островского», однако в них он совсем не заглядывал...
Собравшиеся на первое занятие литературного кружка разместились на двух диванах, на стульях, троим гимназистам не хватило место, и они устроились прямо на полу, на ковре, скрестив ноги по-турецки.
Григорий Каминский полусидел на подоконнике, внимательно слушая друга, наблюдая за происходившим. Одним он удивил всех (а все собравшиеся на занятия его знали): пришёл к Гурвичам в тёмных очках.
— Гриша! — изумлённо спросила Татьяна. — У тебя болят глаза?
— Да нет, — неопределённо ответил Каминский. — Так спокойней.
И во время доклада Лёвы он так и не снял свои тёмные очки, которые придавали ему таинственность с налётом романтичности, и непонятно было, на кого он смотрит.
Между тем Лёва Марголин с волнением и страстью говорил:
— ...Да, невыносимо было положение женщины во времена Островского. И — никакого просвета. Вот почему Добролюбов назвал героиню замечательного драматурга «лучом света в тёмном царстве». Но для российской империи исчезло ли тёмное царство в наше время?
— Мы и сейчас живём во мраке! — заговорила девушка, которой очки в тонкой оправе придавали учёный, даже академический вид. — В мастерской жара от утюгов, никогда комната, где мы работаем, не проветривается. А нас там тридцать пять человек!
— Правильно, Аня! — послышались голоса.
— И работаем десять часов! А настанет день получки — треть вычитают в качестве штрафов.
Девушка в очках встала со стула и оказалась высокой, крупной, от волнения она нервно потирала руки.
— И поэтому я считаю, — продолжала она, — что тёмное царство, в котором жили женщины в нашей стране при Островском, ничуть не стало светлее. А каково современной девушке из простой семьи, если она хочет учиться, поступить в институт? Сплошные ограничения! И где взять средства, если заработанных денег еле-еле хватает на жизнь?
Григорий Каминский подошёл к Тане Гурвич, спросил на ухо:
— В библиотеке видел, а как зовут, не знаю,
— Анна Прейс, — тихо ответила Татьяна. — Портниха с фабрики, я тебе говорила.
— Аня, скажите. — Каминский повернулся к только что говорившей девушке, — как по-вашему, есть разница между Катериной из «Грозы» Островского и современной молодой женщиной? Я имею в виду таких, как вы.
— Конечно есть! — ответила Анна. — Катерина не видела выхода из тёмного царства своей жизни. Я понимаю: её самоубийство — вызов обществу, протест. Но я не согласна с таким протестом! По-моему, он пассивный. С несправедливостью жизни надо бороться! Я убеждена: современная передовая женщина, если она осознала ужас того тёмного царства, в котором живёт, должна с ним бороться! Активно бороться! А головой в Волгу или в омут — это не выход...
— И всё-таки героиня «Грозы», — перебил кто-то, — замечательная русская женщина! Она просто была одинока, никто её не понимал.
— Её бы в наш кружок! — сказал молодой человек в железнодорожном кителе, застёгнутом на все пуговицы.
— У нас в гимназии, в старших классах, — включилась в полемику гимназистка с копной густых русых волос, — мало кто способен на поступок, равный тому, который совершила Катерина. Решиться так протестовать против насилия, мерзостей жизни — тоже подвиг!
— Не согласна! Нам такие подвиги не нужны!
— Предлагаю проголосовать: кто считает Катерину женщиной подвига?
Заговорило сразу несколько человек, начался общий спор.
А Григорий Каминский присматривался к Анне Прейс, слушая её доводы в споре, и в конце концов пришло окончательное решение: «Вот кого надо сделать нашим библиотекарем».
Когда расходились, Таня Гурвич тихо спросила у Григория:
— Всё-таки почему тёмные очки?
Каминский усмехнулся:
— Конспирация. — Помедлил и добавил: — Понимаешь... я ещё веду кружок, тоже вроде бы литературный, с молодыми рабочими депо. Вчера расходились — вижу, за мной увязался какой-то тип. Поводил я его в железнодорожном посёлке по переулкам, убедился: точно, по мою душу. Отрубил я этот «хвост», конечно. Однако впредь надо быть предусмотрительным. Лучше будет, если меня мои опекуны от жандармов будут на улице не узнавать. И вот — чёрные очки. Для пробы. А там что-нибудь ещё придумаем.
Его уже слушало несколько человек.
— Мы гордимся тобой, Григорий! — сказала Таня Гурвич.
На улице Каминский догнал Анну Прейс:
— Аня! Можно, я вас провожу немного?
Девушка после некоторой заминки ответила сдержанно, даже, пожалуй, сурово:
— Проводите. Если надо.
— Надо! — засмеялся Григорий.
Некоторое время они шли рядом молча.
С крыш звонко капали тяжёлые капли. Воздух был влажен, густ — дуновение близкой весны ощущалось вокруг...
— Так вот, Аня, какое у меня есть к вам предложение...