В июне тридцать седьмого...
Шрифт:
— А вы кто по профессии? — спросил во время того разговора Григорий.
— Я учитель, преподаватель истории, — ответил Илья Батхон. — Во всех своих ссылках детишек учил.
«Профессия, — думал Каминский. — Диплом... Ведь мне восемнадцать лет. А я не чувствую никакого призвания. Вернее, меня влечёт очень многое: история, техника, юриспруденция... Но больше всего меня влечёт политика! Вернее, я отдан только ей!»
И это было именно так: политическая борьба — особенно после прошлого лета в Поронине, после встречи с
...В апреле 1914 года забастовали рабочие кузнечно-слесарных мастерских Минска, на этот раз всех семнадцати. Грандиозная стачка продолжалась почти месяц. В её подготовке и проведении принимал самое активное участие Григорий Каминский: распространял среди рабочих большевистскую «Правду» и листовки, был связным между стачечным комитетом и руководством минских большевиков, переодевшись, как всегда с артистическим блеском, в подмастерья, возглавлял уличную демонстрацию.
А поздними вечерами — в своей крохотной комнатке сидел над учебниками до глубокой ночи.
И ещё одно грандиозное событие в жизни нашего героя в том году. Грандиозное, но внешне почти незаметное. Во всяком случае, незаметное постороннему глазу.
Оля Тыдман... Конечно, все прошедшие гимназические годы он постоянно виделся с ней, бывая в доме своего друга Мити Тыдмана. Встречались за обеденным столом, в библиотеке под зелёным абажуром, иногда, зимой, ходили на каток. Правда, редко: у Гриши свободного времени почти не было, его полностью поглощала учёба и, главное, политическая борьба.
Между тем Оля Тыдман превратилась в очаровательную девушку: высокая, стройная, всё так же тяжёлая коса переброшена через плечо, смуглое лицо, немного впалые щёки, быстрые движения, полные грации, в глазах живость, лукавство, тайна. Оля заканчивала гимназию, училась в последнем классе и, может быть, поэтому и с братом Митей, и с Гришей говорила несколько насмешливо, порой высокомерно.
Но в апреле произошла их неожиданная встреча, которая всё изменила. Оля увидела Григория на главной улице Минска, в первом ряду демонстрации рабочих кузнечно-слесарных мастерских. Она сразу узнала его, хотя костюм подмастерья абсолютно менял облик.
— Гриша! — изумлённо крикнула она ему, прижавшись к фонарному столбу. — Гриша, это ты?
Он встретил её взгляд и — отвернулся.
Всё это длилось одно мгновение — грозно и молча шагающая демонстрация, заполнившая всю улицу, катилась мимо Оли Тыдман, над головами сотен людей колыхались красные знамёна и транспаранты. В её память врезалось: «Долой самодержавие!»
Вечером она сама пришла к Григорию, села на его узкую кровать, вытянув ноги так, что кончики туфелек торчали из-под подола длинного светлого платья, спросила:
— Это был ты?
— Да, — ответил он.
— Я знала, я чувствовала, — задумчиво сказала Оля. — И Дмитрий с тобой.
Каминский молчал.
— Клянусь, я ничего не скажу отцу.
— И
— Хорошо...
Всё изменилось: теперь, бывая у Тыдманов, Григорий постоянно ощущал на себе взгляд Оли, в разговорах с ним она уже никогда не говорила насмешливо и высокомерно. И однажды, когда они оказались одни в библиотеке, сказала:
— Гриша, ты на меня всегда можешь рассчитывать. Как на товарища. Как на друга. Я полностью разделяю твои взгляды.
— Но ведь ты их не знаешь! — перебил он.
— Знаю. — В голосе Оли послышалось раздражение. — Я всё знаю! И скажи мне, пожалуйста: ведь тебе нужны помощники... Ну, например... в нашей гимназии?
— В каком смысле помощники?
— Гриша, прошу, не считай меня ребёнком. Я знаю: ты ведёшь в мужской гимназии литературный кружок. Теперь я понимаю какой! Так вот, почему бы и у нас...
— Скоро конец учебного года, — опять перебил он. — Но с осени... Впрочем, тебя уже не будет в гимназии. Кстати, Оля, куда ты думаешь поступать?
— Зубы заговариваешь? — Девушка сердито засмеялась. — Тогда... возьми меня на занятие какого-нибудь своего кружка. Возьмёшь?
— Возьму, — сказал он.
— Нет, правда, возьмёшь? — Оля порывисто поднялась с дивана, обтянутого зелёным плюшем, вплотную подошла к Григорию, так что он ощутил на лице её лёгкое дыхание. — Правда?
— Обещаю.
— Спасибо, милый! — И она быстро поцеловала его в щёку, выпорхнула из комнаты, заставленной молчаливыми книжными шкафами.
...Он привёл её на занятие кружка по самообразованию, в котором занимались рабочие депо, и, представив, сказал:
— Оля выпускница женской гимназии. Разделяет социал-демократические взгляды. Замечательно знает современную отечественную литературу. Вот её мы и попросим рассказать о новых публикациях в питерских и московских журналах.
— Я не готова... — пролепетала она.
— Речь идёт о следующем занятии, в первую субботу мая. А сейчас садись, слушай, если что-то захочется сказать или спросить — изволь!
...И Оля Тыдман начала новую жизнь.
Для Григория Каминского бытие тоже приобрело глубину, новое измерение: Оля если не затмила всё остальное, то заняла первый план в его жизни. Раньше он редко видел сны. Теперь ему постоянно снилась Оля, он часто просыпался ночью и думал о ней. Только о ней...
С отличием был окончен пятый класс гимназии. На этот раз на летние каникулы он не поедет к родителям в Сосновицы. Дальние странствия манят его. Так хочется увидеть весь мир! Но сначала Россия, его огромная родина, её просторы ждут Григория Каминского. Первая дальняя экскурсия в его жизни, организованная благотворительным обществом «Просвещение» для лучших учеников-старшеклассников мужских гимназий и реальных училищ Минской губернии. Сначала — в Смоленск, потом — по Волге до Саратова, на пароходе.