В канун Рождества
Шрифт:
— Записать на ваш счет?
— Будьте любезны. Кошелек оставила дома.
Оскар увидел журнал.
— Решили заняться ремонтом?
— Да нет. Но мне нравится читать о том, что делают другие — это успокаивает. Все равно что слушать советы, как надо стричь газон.
Миссис Дженнингс рассмешили ее слова.
— Дженнингс убрал косилку в сарай еще в сентябре. Ненавидит косить траву.
Оскар подождал, когда Элфрида переложит все покупки в свою корзину, потом предложил:
— Вас подвезти?
— Я не прочь и пешком пройтись. Со мной Горацио.
— И его я тоже приглашаю.
— Всего хорошего, мистер Бланделл. Передавайте привет жене.
Они вместе вышли из магазина. На тротуаре по-прежнему торчали мальчишки. К ним присоединилась сомнительного вида девчонка, с иссиня-черной копной волос, в кожаной юбчонке, которая едва прикрывала зад, и с сигаретой в зубах. Ее присутствие, наверное, раззадоривало подростков: они разыгрывали какие-то пантомимы и оглушительно гоготали. Горацио, явно страдавший от такого соседства, выглядел несчастным. Элфрида отстегнула поводок от решетки, и он облегченно замахал хвостом. Они завернули за угол и прошли по узкому переулку до того места, где Оскар оставил машину. Элфрида села сзади, а Горацио устроился на полу и положил морду ей на колени. Когда Оскар присоединился к ним, захлопнул дверцу и включил зажигание, она сказала:
— Вот уж не думала, что встречу кого-то в магазине в такой час. Обычно все собираются с утра. Там-то и узнаешь все новости.
— Да, конечно. Но Глория в Лондоне, а я забыл про газеты.
Он выехал на главную улицу. Уроки в школе кончились, и по тротуарам, волоча по земле ранцы, тащились домой усталые, чумазые ребятишки. На церковном дворе служитель жег листву, в промозглый недвижный воздух поднимался струйками серый дымок.
— Когда же она уехала?
— Вчера. Там у нее какие-то дела, встречи. Не говоря уже о сыновьях. Она поехала на поезде, я должен встретить ее в половине седьмого.
— Может, заглянете ко мне на чашку чая? Или предпочитаете вернуться к своим клумбам?
— Как вы узнали, что я возился в саду?
— Неопровержимые улики плюс женская интуиция. У вас грязь на башмаках.
Он рассмеялся:
— Совершенно верно, Холмс! Что ж, от чашки чая я не откажусь.
Они миновали трактир. Еще минута-другая, и машина въехала в переулок, где вниз по склону тянулся ряд маленьких коттеджей — улочка Пултонс-роу. У калитки Оскар остановился, и Элфрида с Горацио выбрались из машины. Освободившись от поводка, пес помчался по тропинке к дому; Элфрида с корзиной в руке последовала за ним и открыла дверь.
— А вы когда-нибудь ее запираете? — спросил у нее за спиной Оскар.
— Во всяком случае, не тогда, когда иду за покупками. Воровать у меня нечего. Входите. — Элфрида прошла на кухню и принялась выкладывать на стол содержимое корзины. — Будьте добры, разожгите камин. А то что-то сегодня мрачноватый денек.
Она наполнила чайник и поставила на плиту. Потом сняла жакет, повесила его на спинку стула и начала накрывать на стол.
— Вам кружку или чашку? — спросила она.
— Садовникам полагаются кружки, — отозвался он из комнаты.
— Будем пить у камина или сядем здесь?
— Мне всегда приятнее, когда мои колени под столом.
Элфрида
Почувствовав присутствие Элфриды, он выпрямился и, повернув голову, улыбнулся ей.
— Хорошо занялся. Я правильно уложил и поджег со всех сторон. Вам нужны дрова на зиму? Если хотите, могу прислать.
— А где мне их хранить?
— Можно сложить в палисаднике, у стены.
— Замечательно, если это вас не разорит.
— У нас их более чем достаточно. — Оскар вытер руки о брючины. — А знаете, у вас тут очень мило.
— Да, только трудно навести порядок. Мало места. С этими вещами такая морока! Я не очень-то люблю выкидывать то, к чему привыкла. Есть две-три вещички, которые я вожу с собой многие годы, с тех пор, как я выступала на сцене. Таскаю на горбу раковину, как улитка. Шелковая шаль и забавные безделушки всегда делали мои временные квартиры немного уютнее.
— Пара стаффордширских собачек просто очаровательна.
— Я всегда возила их с собой, только на самом деле они не парные.
— И маленькие дорожные часы.
— Они тоже всегда путешествовали со мной. Их оставил мне мой крестный отец. А одна вещь, возможно, действительно ценная — вон та маленькая картина.
Она висела по левую сторону от камина, и Оскар надел очки, чтобы лучше ее разглядеть.
— Где вы ее приобрели?
— Это подарок одного актера. Мы с ним участвовали в новой постановке «Сенной лихорадки» в Чичестере, и под конец сезона он сказал, что хочет, чтобы эта картина была у меня. Он откопал ее в какой-то лавке и, думаю, не так уж много за нее заплатил, но был уверен, что это Дэвид Уилки.
— Сэр Дэвид Уилки? — Оскар нахмурился. — Ценная вещь. Но почему он отдал ее вам?
— В благодарность за то, что я штопала ему носки, — невозмутимо ответила Элфрида.
Оскар снова повернулся к картине. На небольшом пространстве — двенадцать на восемь дюймов — была изображена пожилая пара в одеждах восемнадцатого века, сидящая за столом, на котором лежит огромная Библия в кожаном переплете. Фон приглушен, мужчина в темном костюме, а женщина в красном платье, канареечно-желтой шали, накинутой на плечи, и белом капоре с оборками и лентами.
— Мне кажется, что она собралась на какой-то веселый праздник.
— Вне всякого сомнения. Элфрида, вам все-таки следует запирать входную дверь.
— Наверное.
— Картина застрахована?
— Она сама — моя страховка. На черный день.
— Значит, это талисман? — Оскар улыбнулся и снял очки. — Мне кажется, Элфрида, у вас особый дар: вы так удачно подбираете себе вещи, что все вместе они выглядят удивительно мило. Уверен, здесь нет ни одной, которую бы вы не считали прекрасной или полезной.