В каждом доме война
Шрифт:
– А что же вы, голорукие, из дома вышли? – посетовала Фелицата.
– Откуда же у нас деньги, работавши в колхозе? – почти сердито заметила Анфиса, понимая, что хозяйка вымогает у них деньги, выходит, тому, о чём её предупреждал полицай, она и не думала подчиняться, а ведь он ясно сказал, чтобы она кормила их бесплатно.
Девушки уже сняли рабочие фуфайки, развязали на голове тёплые платки. В хате у хозяйки было тепло. За день они на аэродроме изрядно намёрзлись, там уже были сооружены взлётно-посадочная полоса, служебные помещения. И когда только успели построить прямо в голом поле, а рядом был город, видны его улицы. Кто-то из местных сказал, что здесь был аэродром для гражданской авиации. Немцы только сделали бетонное
Глава 21
Ночью были слышны взрывы, автоматные очереди не в самом хуторе, а где-то далеко, скорее всего в промышленной зоне. Девушкам спалось плохо, хотя они уже стали привыкать к оккупации и работе на немцев, из-за чего испытывали некоторые укоры совести. Кто-то бьётся с фашистами, проливает кровь и гибнет, тогда как они находятся в неволе. И кто в этом виноват, девушки точно не ведали. Правда, иногда они успокаивали себя тем, что не сами они пошли работать к немцам – те принудили их насильно. Так, вдали от дома, потекли их подневольные будни.
Через две недели на аэродроме появились немецкие самолёты со зловещими чёрными крестами. А потом они стали взмывать в небо. Куда летала вражеская эскадрилья, девушки сначала не подозревали. За ними зорко присматривали полицаи: когда кому-то надо было отлучиться в туалет, один полицай их сопровождал. И ни на шаг не отпускал девушек. После каждого приземлившегося самолёта требовалось очищать взлётно-посадочную полосу от намерзавшего шишками снега. Сильные морозы держались с начала декабря почти всю декаду, затем подул сильный восточный ветер, и тогда немного потеплело. Воздух повлажнел, шёл липкий снег, его наносило на взлётно-посадочную полосу мелкими волнами. И возникавшие снежные кочки надо было беспрестанно счищать. Иногда самолёты прилетали с какими-то повреждениями и пробоинами. Один при посадке даже загорелся, а лётчик еле выбрался из пылавшей кабины, после чего самолёт взорвался прямо на очищенной от снега полосе, и вокруг него в суматохе бегали немецкие техники и пожарные. А девушек согнали в холодное помещение, где продержали так долго, что они замёрзли ещё сильней, чем если бы находились на морозе.
Ни Нина, ни Анфиса, ни другие девушки не знали о том, что происходило на фронте, где теперь находились наши, а где немцы. Поначалу они кричали, что Москва уже взята, Сталинград окружён и дни его защитников сочтены, Ленинград – в блокаде и тоже обречён на погибель, а значит, обеспечена скорая победа и капитуляция. Но потом немцы были явно чем-то встревожены, а полицаи злы, как черти. Тем не менее немецкие эскадры ежедневно совершали вылеты по нескольку раз, перед полётами самолёты заправлялись горючим, к ним подвозились какие-то ящики, которые распаковывали, а их содержимое загружалось под брюхо самолётов.
После этого девушки смекнули, что это были авиабомбы, а вскоре просочился слух, будто самолёты летали бомбить Сталинград, от сознания чего Нина и Анфиса отчаянно думали, что вовсе не по своей воле они помогали немцам. И очень переживали, что никак нельзя было предотвратить гибель города на Волге. Они слышали, как на станции Сортировочная, где немцы составляли поезда на Кавказ за нефтью, а эшелоны с техникой отправлялись на фронт, подпольщики взрывали склады и живую силу врага. Вскоре после этого в хутор наезжали немцы и совершали обыски во всех хатах. Однажды ночью они ворвались, став проверять документы. Полицаев Свербилиных тоже увозили куда-то, и они отсутствовали несколько дней, а вместо них девушек гоняли на работу через луг немцы с автоматами и собаками.
Только во второй половине декабря стало доподлинно известно, что под Москвой немцы были напрочь разбиты; причём такого небывалого поражения раньше они не знали и были отброшены на сотни километров. Вот почему в срочном порядке немцы стали перегруппировываться
Разумеется, весть об успехах наших войск на фронте радостью переполняла девичьи сердца, и они мечтали о скорейшем изгнании немцев из страны. Уже почти месяц они пребывали вдали от своего посёлка и не знали, как там живут их родные, где их братья Гордей и Денис. Полицаи приходили к хозяйке и устраивали гульбище. Нина и Анфиса не могли отклонить наглое, навязанное предложение Свербилиных, когда они заставляли их пить вместе с ними самогон.
– Идите, идите, девки, нечего скромничать! – говорила Фелицата, подгоняя девок. – А то они будут думать, что я вас подучиваю против них. Не укусят, мужики сильные, а то сами приведут…
Нечего было делать, Анфиса бодро встала; пригласила Нину глазами идти с ней.
За столом они сидели по разные стороны рядом с полицаями. Хозяйка подавала жареную баранину с картошкой, и потом сама присела сбоку, важно облокотившись о стол.
– А теперь шагай Фелица, мы и без тебя управимся тута! – сказал решительно Кеша, погладив по спине Нину, отчего девушка дёрнула резко плечами, словно слепень укусил её. Хозяйка не сразу встала; её вид являл растерянность; она жёстко поджала нижнюю губу. Кеша как-то недобро сверкнул глазами, и она тотчас ушла, вжимая в плечи голову с седыми волосами.
– Ты сходи, погляди, что делается у тебя на базу, а сена мы тебе обязательно отщипнём от колхозного стога. Там всё равно нет скота! – сказал ублажающим тоном Феоктист, косясь на Фелицату, стоявшую в другой горнице.
Фелицата Антоновна пожалела, что сразу не ушла после того, как подала закуску. Но её смущало то, что братья без неё совсем распояшутся, и в поисках золота и денег начнут рыскать по её комодам да сундукам: поставец перевернут, гардероб переворошат. А оно у неё почти и не водилось, да и не дура, чтобы прятать у себя в спальне. После смерти мужа, сделавшего ей в своё время тайник в подполье, она решила свои сбережения перепрятать подальше. У неё там хранились серебряные подстаканники, вилки, ложки, хлебница, старой чеканки монеты, перешедшие ей от родителей. Сама она нажила позолоченный портсигар, золотые часы, серьги, крестик на цепочке и золотые зубные коронки. Были ещё и старые ювелирные украшения как из золота, так и серебра. Всё своё богатство она хранила в маленьком сундучке, в амбаре под ларем. Деньги она прятала совсем в другом месте, для чего пришлось оторвать половицу и продолбить отверстие прямо под печку, чтобы вошла в него одна шкатулка и заставить отверстие кирпичом да обмазать его, затем присыпав землей. Под печкой не так было влажно, чтобы без опаски хранились деньги. На свои расходы она держала ещё и в заначке, чего раньше никогда не делала, а теперь другое время – люди донельзя озлобились, завидуют чужой удаче… Она испугалась, когда Феоктист заговорил про баз, а что, ежели они всё перевернули там, в амбаре, а сама смотрела под печку. И пошла, оглянувшись на полицаев с растерянным, искательным видом.
– Да иди, шагай, старая карга! – отчеканил грубо Кеша и смотрел, пока она не скрылась за дверью. – Во, а теперь, девы, погуляем, небось, сами от тоски замлели, – и он бедово подмигнул Нине, затем перевёл игриво-весёлый взор на Анфису, которую уже облюбовал Феоктист, выглядевшую зрелей и старше Нины. Эта хотя и была красивее, но очень тихая, скромная, в душе ничем его не воспламеняла. Но были и другие девки: вертлявые, весёлые, озорные, палец в рот не клади. Кеша с одной в пьяном виде провалялся на хозяйской постели, а вот имя её уже забыл, кажется, Винокурова. Рослая девка, на это отзывчиво-смышлёная.