В каждую субботу, вечером
Шрифт:
Комната в доме пятнадцать ничем особо завидным не отличалась, самая обычная, двенадцать метров, квартира тоже населенная, отопление печное.
Но тайное желание давно уже владело Пастуховой — перебраться на Шаболовку, улицу своей юности, дожить там остаток лет. И вдруг вот так вот нежданно-негаданно этому ее желанию суждено было сбыться.
И она уже благословляла в душе и очередь за яичками, которые так скоро кончились, и дерзкую продавщицу Машу, и свой крутой нрав, не дающий никому спуска…
На
Жильцы новой квартиры, по словам Маши, были все люди положительные, солидные, кроме разве Платона Петровича, мозолиста из Центральных бань.
Маша честно призналась, что Платон Петрович, случается, зашибает, но втихаря, никого не беспокоя, так что ни разу ни в одном вытрезвителе даже не побывал.
— Втихаря, это другое дело, — успокоилась Пастухова. — Со всяким бывает.
Маша не солгала. Новые соседи в общем-то оказались людьми вежливыми, спокойными. Правда, с Платоном Петровичем на первых же порах у Пастуховой произошло столкновение: небольшое, но все-таки…
Пастухова поставила на кухне свой стол, накрыла его клеенкой, расставила на полочке, над столом, свои кастрюли и сковородки.
В эту самую минуту на кухню вошел маленький, сухощавый мужчина, лысый, со сморщенным, обезьяньим личиком, явно выпивши.
— С прибытием, — несколько громче, чем следовало бы, сказал он.
Пастухова догадалась, что это и есть тот самый Платон Петрович.
— Спасибо, — холодно ответила она.
— Ваш столик рядом с моим, — продолжал Платон Петрович.
— Ну и что с того? — спросила Пастухова.
Он не ответил, оглядел ее, сощурив глаза.
— С праздником вас, — неожиданно произнес он.
Пастухова опешила. С каким это таким праздником?
А он, значительно помолчав, поклонился ей:
— С праздником, дорогая моя!
— Никакая я вам не дорогая, — отрезала Пастухова, но он не обратил никакого внимания на ее тон.
— С праздником потому, что в ваши годы — каждый день праздник!
Пастухова не на шутку разозлилась — страсть как не любила решительно никаких намеков на свой возраст. Хотела было отчитать его так, как полагается, но передумала. Не стоит заводить свару в первый же день.
Молча отвернулась от него, пошла к себе в комнату, а Платон Петрович весело кричал ей вслед:
— С праздником, дорогая вы моя, с великим праздником!
«Плевать на него, — решила Пастухова. — Должно, чокнутый или перехватил лишку…»
И, чтобы окончательно успокоиться, стала прибивать к стене картинки-репродукции, которые однажды в получку накупила в киоске музея.
На следующий
Булочная помещалась все там же, на углу, в двухэтажном, красного цвета, особнячке.
Купив полбуханки заварного и булку, Пастухова направилась домой. Она нарочно сделала крюк, чтобы пройти мимо Настиного дома.
Самой от себя не хотелось таиться, она желала этой встречи, потому и замедлила шаги.
Все казалось сейчас, в эту самую минуту, встретится ей рослая, белокожая Настя.
Но Насти не было видно, и Пастухова, заскучав, поспешила домой. Надо было повесить на окно занавеску, вымыть пол, расставить в буфете посуду и сварить какой-нибудь обед.
Кроме того, прибавилась еще одна забота: принести из сарая дров, протопить печку.
Она не жалела о центральном отоплении. Напротив того, сидя перед печкой, в которой уютно трещали березовые чурки (продавщица Маша оставила ей свои два кубометра), она думала о том, что комната в общем-то хорошая, сама квартира куда тише, спокойнее, чем прошлая, а печка добротная, нагревается сразу.
Глядя на щедро пылавший огонь, она вспоминала о тех, кого уже не придется больше увидеть, о Пете, погибшем на фронте, о Паше, его отце, и, конечно, о Насте.
Нет, с Настей все обстояло совсем не так. Настя была жива, это Пастухова знала, и теперь, когда они снова стали соседями, она рассчитывала, что не сегодня-завтра повстречается с ней.
Так и вышло. Через несколько дней, выходя из метро, она увидела Настю, стоявшую около перехода.
Пастухова сразу узнала ее, хотя теперешняя Настя решительно ничем не была похожа на ту, прежнюю, красавицу.
Пастухова подошла к толстой, широколицей старухе с заиндевевшими бровями, тронула ее за рукав поношенного пальто.
— Вот и свиделись, Настя…
Сколько раз представляла она себе эту встречу, сколько раз мысленно обращалась к бывшей подруге, то с усмешкой, то спокойно, без всякого ехидства и даже ласково.
Но все получилось обыкновенно, ничем не примечательно. Настя обернулась, вгляделась и вдруг узнала. Губы ее жалостно дрогнули. Она даже шагнула было в сторону, но Пастухова крепко держала ее за рукав.
— Не бойся, — сказала она, наслаждаясь собственным великодушием. — Чего там…
Они вместе прошли по переходу на другую сторону. Настя шла медленно, задыхалась, часто останавливалась.
— Что, болеешь? — спросила Пастухова.
— Астма у меня, — отрывисто ответила Настя.
Они вышли на Шаболовку. Было холодно, снег хрустел под ногами, морозный густой туман клубился над крышами домов.
— Одна живешь? — спросила Пастухова, но Настя, задыхаясь и выпучив глаза, махнула рукой. Потом, дескать, не сейчас…