В каждую субботу, вечером
Шрифт:
Пастухова проводила ее до самого дома.
— Я теперь в дом пятнадцать переехала, — сказала она. — Опять мы с тобой соседствуем.
Настя ответила:
— Вот оно что…
То ли ей тяжело было говорить на морозе, то ли она стеснялась, боялась прежней своей подруги, но так она больше ничего не сказала, смотрела в сторону, избегая встретиться глазами с Пастуховой.
А та вдруг решила:
— Приходи ко мне завтра вечером.
— Зачем? — проговорила Настя.
— Приходи, —
Настя молчала, думая о чем-то. Потом спросила:
— Кто еще будет?
— Кто тебе нужен? Я да ты, вот и вся компания. Придешь?
Настя опять помедлила с ответом:
— Приду.
— Квартира четыре, на втором этаже, — сказала Пастухова. — Буду ждать.
Настя кивнула и скрылась в подъезде.
Пришла она, как и обещала, вечером. Вошла в комнату, минут пять молчала, жадно глотая ртом воздух. Потом сняла пальто, размотала платок.
— Едва добралась до тебя…
— На второй-то этаж? — удивилась Пастухова.
Настя слабо улыбнулась.
— Мне что на второй, что на пятый, все едино. Дышать нечем.
Пастухова усадила ее на диван, покрытый крахмальной простыней. Подвинула к дивану стол, на столе — всякие яствы да закуски: колбаса любительская и докторская, винегрет, моченые помидоры, маринованные грибы, говяжий студень, а венцом всему — кулебяка с капустой, розовая и пышная.
Пастухова поставила на стол пол-литра белого, разлила в два лафитничка.
— Давай, Настя, за мое новоселье!
Настя отодвинула от себя лафитничек.
— Нет, не могу, здоровье не позволяет.
— А ты пригуби для вида, — посоветовала Пастухова. — Не то я подумаю, ты моему новоселью не очень-то рада.
Настя согласилась, отхлебнула немного.
Пастухова довольно улыбнулась, подвинула к Насте блюдо с кулебякой.
— От кулебяки, надеюсь, не откажешься? Помнится, ты всегда любила с капустой…
От кулебяки Настя не отказалась, и грибов отведала, и студень.
Разрумянилась, сбросила на плечи платок, седые волосы узлом на затылке. Брови до сих пор темные.
— Гляди, Настя, — удивленно заметила Пастухова, — а ты все еще красивая, совсем как картина!
Настя, словно застеснявшись, плотнее запахнула платок и вдруг заплакала.
Пастухова до того растерялась, что налила еще водки, поднесла Насте, но та решительно замотала головой, и Пастухова сама вместо нее отпила, закусила помидором, потом спросила:
— С чего это ты?
Настя вытерла глаза. Сидела, опершись щекой о ладонь, старая, рыхлая, но все еще глаз от нее не отвести, задыхается, а румянец во всю щеку.
— Ты на меня, Полина, наверно, серчаешь, — сказала
Пастухова несильно стукнула кулаком по столу.
— Больше не будем об этом.
— Нет, будем, — сказала Настя. — Я ведь ничего не позабыла, все помню…
— А я забыла, — сказала Пастухова.
— Врешь, — сказала Настя. — Не забыла ты, такое не скоро позабудешь…
Пастухова покачала головой и приготовилась слушать.
А Настя внезапно согласилась с нею:
— Ладно, не хочешь — не станем.
— Нет, почему же? — сказала Пастухова. — Выкладывай…
— Конечно, сволочь я, — сказала Настя. — Много у меня грехов накопилось, а этот, должно, самый что ни на есть большой.
— Это точно, большой, — повторила Пастухова. — Потому как дружили мы с тобой, можно сказать, всю нашу жизнь…
Оборвала себя. Вдруг снова, как наяву, увидела Настины безумные испуганные глаза, голые ее плечи, по которым рассыпались ржаво-коричневые волосы, и его, мужа, растерянного, жалкого.
— Слушай, — спросила она, — а ты про него что-нибудь слышала?
— Про кого?
Пастухова замялась.
— Ну, про этого, твоего ли, моего ли, даже не знаю, как и назвать…
— А-а, — сказала Настя, — про Яшку-то? Нет, ничего не знаю, как уехал тогда, так словно в воду канул…
— И я не знаю, может, его и в живых-то нету…
Пастухова встала из-за стола, подошла к печке, прижалась к ней спиной.
— Красивый он был…
— Красивый, — согласилась Настя.
— Бывало, выйдешь с ним на улицу, так, веришь ли, какая бы баба ни встретилась, ни одна не пропустит, глянет на него.
— Ну, а он что? — спросила Настя.
Пастухова коротко засмеялась.
— А ему что? Будто сама не знаешь, ему лишь бы баба была…
Настя помолчала, потом спросила:
— Ты только не обижайся, Полина, вот если бы он теперь повстречался, как бы ты с ним?
— Как? — переспросила Пастухова, на минуту представила себе: открывается дверь, входит он, Яшка. Глядит на нее молча, глаза блестят, на щеке ямочка.
— Я бы его первым делом сюда усадила, с тобой рядышком.
— Да ну?! — удивилась Настя. — И ни о чем бы не спросила?
— О чем же спрашивать?
— Ну, хорошо. А простила бы?
Пастухова подумала, сказала:
— Что же, столько лет прошло…
Взглянула на печальное Настино лицо, на старые, в морщинах и узлах, Настины руки и, удивительное дело, не ощутила в своем сердце ни обиды, ни горечи.
Словно все это было с кем-то другим, а не с нею.
И она сказала искренне, радуясь тому, что нисколько не кривит душой:
— Хватит о нем, Настя. Что было, то сплыло. Я ни на него, ни на тебя зла не держу…