В краю молчаливого эха
Шрифт:
Прутик вздохнул и в его голове отчего-то встала дорога к дому старосты…
Слободка в утренних хлопотах. Кое-где женщины доят коров, оттого чувствуется такой устойчивый запах молока. Коровы довольно мычат, ждут когда их отведут на пастбище. Там зеленая сочная травка — блаженство.
В иных дворах сгорбленные лохматые мужички копошатся у телег, сараев и в хлевах. Они стучат, чистят, копают, починяют… Работа нудная, неторопливая… необходимая. Потому и лица у мужичков тоскливые, нерадостные.
Стайки оголтелых малышей носятся вдоль покосившихся и поросших лободой заборов. Сердито гогочут встревоженные гуси, лают собачонки.
Воздух свежий-свежий, с запахами лесных трав. И одновременно в нём чувствуется эдакая нотка… тоски. Да, именно тоски. Прутик с удивлением понял, что каким-то чудом подобрал такое точное слово.
Послышался протяжный густой колокольный звон.
Всё правильно. Всё верно, ведь здесь тоже должна быть церквушка. Семён задумался и не заметил, как вступил в свежую коровью лепёшку.
— Фу ты, нелёгкая! — естественное желание вытереть обувь резко сменилось на отвращение ко всему слободкинскому…
Вот и сейчас, стоя перед Фомой Крутовым, Прутик скривился, словно вновь вступил в дерьмо.
Цвет волос старосты имел какой-то зеленоватый оттенок. Словно в его голове поселился древесный лишайник. Или болотная ряска.
«Тут всё одно большое-пребольшое болото, — тоскливо вздохнул Прутик. — О, Тенсес, и угораздило меня попасть в это… это… это…»
— Из столицы? Иди-ко! — заметно окая, переспросил после долгой паузы Крутов.
Он медленно, даже как-то демонстративно медленно, вытер перо, закрыл книгу, перевязал её алой тесёмкой. Потом встал и задумчиво почесал затылок.
— Се ить вы прибыли по поводу свиной кожи? Година нонче трудная… мы-но понимам, чо первейшее-но дело — война, и надо ить торопиться… То и кропочемся об оном. А-но как не успевам…
— Я не за кожей, — отпрянул Прутик, испуганный столь горячим оправданием неторопливости исполняемого указания.
— Чо? Вы не по кожу? Слава Тенсесу! А то, зазорно сказать… дубить кожу время ить, а Васька-жихарь, упился вусмерть…
Староста заулыбался, но в ту же секунду сообразил, что чуть сболтнул лишнего.
— А-а-а… а дык… пошто приехали-но?
Прутик открыл было рот рассказать, как Крутов «нашёл» ответ сам:
— По призраки знамо? От и добре! Я-то письмецо строчу одно… второе… а ответу нету… По поводу призраков-но ить? Верно?
— Да, — зачем-то кивнул головой Семён. — Приказали мне выяснить что тут да к чему. Как узнаю — отошлю доклад в Новоград.
— Славно… вот и славно…
Крутов довольно заходил вдоль стола.
— Как звать-то тебя, паря?
— Семён…
— Славно… а я ужо и до Лучезара бегал…
Прутик вроде как понимающе кивнул. Он довольно быстро освоился с новой ролью и, даже с удивлением для себя лично, стал спрашивать про то да про сё. Староста охотно отвечал.
— Люди-но шепочутся по закуткам… Быват таки вечоры — боязно носа показати.
— А что Горлан Зыков? — спросил Прутик, вдруг понимая, что невпопад.
Крутов приподнял брови, пытаясь сообразить, куда катится разговор.
— Я слыхал, — быстро залепетал Семён, — будто сей человек как-то говорил, что знает, отчего в Старой слободке всякая нечисть взбаламутилась.
— Горлан? Н-дась… врёт ить небось, — махнул рукой староста.
— И всё же… может, подскажите, где его найти?
— Гм! Да он человек пришлый… в слободку редко забегат…
— А кто он такой?
Крутов пожал плечами:
— Зовёт собе гласом Белого Витязя. Ежоли, дескать, помочь кака нужна, то…
— Удивительно дело! Неужто вы, как староста, даже не ведаете, чем занимается эта личность в вашем городке?
Крутов быстро-быстро заклипал глазами. Он сейчас выглядел, как напроказивший мальчишка.
Семёну вдруг стало немного стыдно. Мало того, что он выдавал себя за иного человека, так ещё и отчитал (возможно даже безосновательно) своего собеседника. Вышло как-то некрасиво… непорядочно…
Прутик смутился, но попытался удержать свои эмоции внутри. Он натянуто улыбнулся и поинтересовался, где найти священника.
— Э-э… ну-у… в церкви… э-э…
Староста поправил пробор на голове и, уже не глядя в глаза Прутику, показал рукой в сторону предполагаемой церкви.
— Ясно… Спасибо, — Семён вновь улыбнулся и быстро вышел вон.
Солнце уже стояло высоко. Мысли в голове вились, как мошкара, то за одно, то за другое.
Прутик вытер испарину и скривился: жарко, душно… видно быть дождю.
— Семён, голубчик! — озорной звонкий голос заставил парня вздрогнуть.
Он резко развернулся и нос к носу столкнулся с ведуньей. Агния подмигнула Прутику и сделала шаг вперёд.
— Как зуб? Не ноет?
— А-а-а… спасибо, в порядке. А вы куда-то торопитесь? С корзиной-то?
Ведунья широко заулыбалась:
— Хочешь знать? Да за жабьей слизью бегу…
— Что? За чем?
— В этих болотах толстобрюхие жабы обитают. А их слизь… ох, какая нужная штука!
— Вы смеётесь надомной? — сжался в комок Прутик.
— Отнюдь… Йя сем паметно мудра жонка. Мо требно кува варсте всятки золье. То не желишь да би препроводаты? (Я ведь ведунья. Мне полагается всякие зелья варить. Не хочешь провести?)