В лапах зверя
Шрифт:
Просто свалить из чертового склепа в свободное плавание?
Можно… Но… Страшно.
Очень-очень страшно!
Я никогда не жила одна. Не спорю, лет так с тринадцати, когда начала более-менее осознавать мир вокруг и свое в нем место, я мечтала, как свалю из квартиры матери, буду самостоятельной.
Строила планы, придумывала самые невероятные теории, как это можно провернуть. Но все эти планы и теории разбивались о мою трусость. И нерешительность.
Наверно, если бы со мной отчим что-то сделал,
А до этого момента, я, как тот ежик, который птица гордая.
Пнули, вот, и полетела…
А тут коршун перехватил и в свое гнездо утащил…
Кошусь на невозмутимую физиономию “коршуна”. Ведет себе машину, такой самодовольный, спокойный… Словно и не произошло ничего особенного. Словно он каждый день вот так вот девочек в свою холостятскую нору таскает и трахает их там до помутнения рассудка. Хотя… А, может, это так и есть???
Мысль для меня настолько новая и пугающая, что я, невольно ею впечатлившись до слез, отворачиваюсь торопливо к окну.
И, чем больше думаю эту мысль, тем вернее она мне кажется.
Очень уж он… Опытный. И безапелляционный. Не тормозит вообще.
Кто перед таким устоять может?
Высокий, одуряюще красивый и такой же одуряюще властный… Ключевое слово тут: одуряющий.
Любая одуреет.
Как я.
Если он вот так… При живой жене… И похуй ему, по его же словам… То как скоро он мной наиграется? Как скоро найдет себе еще игрушку?
Почему-то становится себя жаль. Это так странно: что именно сейчас, а не раньше, когда он трахал меня силой.
Но вот такой выверт сознания. Стоило только лишь додуматься, что со мной это у него — не эксклюзив, и все. И сразу так плохо на душе, так жутко.
И жаль себя, дуру такую. Еду, тут, понимаешь ли, в чужой рубашке, без трусов, с натертой промежностью и распухшими на пол физиономии губищами… И жалею, что я — не главная звезда на небосклоне этого зверя.
Дикость. Тупость. Особенно тупо, что понимаю все. Но поделать с эмоциями ничего не могу.
Не удержавшись, тихо всхлипываю. Тут же вытираю слезы рукой, чтоб он не заметил ничего.
Но машина неожиданно тормозит у бордюра. Чувствую тяжеленный взгляд на своем затылке, и даже всхлипы застывают в горле.
Заметил. Черт. Стыдно.
Жесткие пальцы властно прихватывают за подбородок, поворачивают.
Закрываю трусливо глаза, понимая, что щеки все в мокрых дорожках слез.
И не смотрю. Не могу смотреть на него.
А он может.
И смотрит. И взгляд его, тяжелый и горячий, обжигает.
Воздух в салоне пропадает стремительно, дышать становится нечем. И губы мои, распухшие от слез, сохнут, покрывются трещинками. Я это прямо чувствую. И ничего, ничего не могу сделать! Никак не могу остановить это!
Сандр смотрит, мягко поглаживает большим
И целует.
Прямо в эту сухость, с эти трещинки, и, кажется, кровь на них выступает. И ему нравится, судя по тому, что поцелуй становится чуть грубее и гораздо глубже.
Голова моя глупая летит, кружится, словно воздушный шарик.
Все внутри плавится, таким становится текучим, словно свечка тает, оплакивая саму себя, обреченную умереть с первыми лучами солнца…
Это так больно.
И так сладко.
Он меня убьет, когда переключится на следующую девочку.
Понимание этого — кристальное, острое до крови.
И я вздрагиваю, распахивая мокрые ресницы.
Сандр перестает меня целовать, но все еще держит за подбородок.
— Что случилось, Лика? — шепчет он, не сводя с меня темного взгляда.
— Ты… сколько у тебя было таких девочек? — задаю я вопрос, даже не потрудившись подумать, надо ли мне, на самом деле, это все знать.
Он молчит, обрушивая этим небо надо мной окончательно.
И я добавляю, чтоб уж до конца. До руин.
— До меня?
Это ничего не поменяет в ситуации, да.
Он не отпустит меня, пока не наиграется, да.
Но, возможно, именно это придаст мне силы для борьбы.
Сандр поглаживает меня по подбородку… Словно раздумывает, что сказать. Или стоит ли вообще со мной на эту тему разговаривать.
Наверно, нет… Да?
— Никого не было, Лика, — наконец, шепчет он, — никого. Не было. И не будет. Поняла?
Это до такой степени ошеломляющий ответ, которого я реально не ждала вообще, что у меня глаза, наверно, огромными становятся, как пятирублевки.
Никого? Это… Реально, да?
— Я же сказал тебе, — Сандр, отследив мою реакцию, терпеливо повторяет, — что это… Это и для меня странно. Не только для тебя.
— Но… — я облизываю губы, пытаясь сформулировать бьющующая в подсознании мысль, — но почему тогда ты… Так?
В этом “так” — все, что он сделал. Все обстоятельства нашей неправильной во всех отношениях связи. Надо бы как-то распространиться, но… нет слов.
— Потому что… — он усмехается жестко и порочно, и у меня в живот тупой сладкой волной лупит, — потому что… Слишком ты… Сладкая. Не удержался.
— Это неправильно… — шепчу я, старательно глуша вопли радости, заполоняющие подсознание. “Сладкая”. “Не удержался”. Ой…
— Неправильно, — соглашается Сандр, тепло дыша мне в губы, — вообще неправильно. — И добавляет с обреченностью сумасшедшего, — но похуй.
И снова целует меня.
В этот раз куда грубее, жаднее, словно утверждая свое право надо мной таким образом. Закрепляя его.
И я…
Я отвечаю.
Это все неправильно.
И то, что он говорит.
И то, как себя ведет.