В Лавре преподобного Сергия. Из дневника (1946–1996)
Шрифт:
Еще об исповеди
Было время, когда на исповедь хотелось попасть только к одному из исповедующих. Он знал по прежним исповедям многое, ему не надо было говорить обо всем, можно было продолжать. Пришлось довольствоваться тем, что есть, то есть исповедоваться у того, кто пришел. Некоторые исповеди проходили почти бесследно, вернее, не запомнились, а от некоторых остались «бумажные следы».
Например, было так. Пришел один иеромонах, который вызывал уважение одним видом, казавшийся серьезным, сосредоточенным. Каких лет? Может быть, близких к моим, но отцы всегда мне казались старше, солиднее. Немного удивила его привычка всем говорить «ты» с первого раза, но, может быть, это осознанно, даже специально. Как бы там ни было, сразу же: «Что у тебя?». Говорю, что мучает сознание своей неисправимости. Каждый раз на исповеди думаю, что надо браться за себя серьезно и решительно и – ни с места. «Что мешает, как считаешь?» – «Думаю, что и лень, и самость, и рассеянность, и погруженность в суету…». Он берет в руки свои четки и говорит: «Вот у кого есть четки, тем надо молиться так: десять раз молитву Иисусову читать, потом “Богородице Дево” или “Отче наш”. Но не подряд читать и читать, а почитать, остановиться, оглянуться на прошедшую жизнь, подумать о смерти, потом опять помолиться…». Говорю, что плохо у меня с молитвой на деле, а хотелось бы, чтобы вся жизнь была освящена молитвой, памятью о Господе. «Это хорошо, это святые отцы называли плачем. Плач души без видимых слез. Но без молитвы ничего не выйдет». Говорю ему, что никак не научусь видя не видеть и слыша не слышать всего того, что вредит душе. «Это желание так и будет только желанием, если не будет постоянства в молитве. Так и будет тянуться – и видя все, увидишь, и слыша – услышишь… Что еще?». Он не спешит,
И еще одна исповедь у неведомого молодого иеромонаха. Очередь к нему, как, впрочем, и ко всем, большая. Поневоле волнуешься. Страшит молодость исповедующего. Вдруг он очень требователен? Вдруг чрезмерно активен в навязывании своих советов, которые, увы, почти невыполнимы в наших условиях (приходилось и с такими явлениями встречаться)? Настроение далеко не бодрое. Подошла очередь. Говорю о самом больном – о молитве: и рассеянная она у меня, и собраться с мыслями как надо не умею, и болтливость мешает, и нужной ревности – заставить себя – нет. Он будто обрадовался возможности говорить о молитве и стал о ней спрашивать, забыв об очереди за моей спиной, о времени, обо всем. Спросил о том, читаю ли я во время богослужения Иисусову молитву. Говорю, что да, если не слышно службу. Он советует читать и когда все слышно, хотя бы кратко читать: «Господи, помилуй». Говорил и о необходимости читать творения святых отцов. По древним правилам надо было читать их по два часа в день. И как многие: «Что еще?». Говорю о желании оправдать свое нерадение усталостью. На это он сказал, что ревность без разума так же вредна, как и безразличие, что надо беречь здоровье как дар Божий, постоянно проверять себя… Говорил он об этом так охотно, по-доброму, что мне было очень стыдно за себя…
Часть II. Праздники в Лавре
О богослужениях
Во вторую часть своих заметок помещаю в основном записи об особенных праздниках, таких как Пасха и Рождество, и отдельных моментах, чем-то запомнившихся. Основное внимание в этот период, более близкий по времени, уделяется церковному богослужению, видимо, потому, что мечтам о личном общении, о руководстве, таком желанном, пришел конец. Было много переживаний, долгих, многолетних, но, слава Богу, было и утешение. Приходило оно чаще всего через участие в богослужении и Таинствах. Приходило незаслуженно, как чудо, давало силы жить, мириться со всем, что порой казалось очень тяжелым. Теперь, перебирая записи этого периода, благодарю преподобного Авву. Он незримо входил в жизнь, учил всеми доступными моему разумению средствами, вдохновлял, утешал, ободрял без видений и особых откровений, чаще всего красотой богослужения. Постепенно находилась литература, помогающая хоть что-то понять; но заметить, пережить, как-то отозваться душой на явление этой красоты без участия в богослужении нельзя. Слава Богу, условия жизни позволяли при желании приехать в Лавру. Приезжали довольно часто, во всякое время года, во всякий день и час. Пока под Трапезной церковью была котельная, не было проблем с ночлегом: храм под праздники открыт всю ночь. Достаточно было постелить на теплый пол газетку, положить сумку под голову и вздремнуть хотя бы часок, чтобы литургию утром стоять вполне бодро. Когда котельную перевели в другое место, холод стал выгонять на ночь куда-нибудь под теплую крышу. И хотя не было постоянного и надежного пристанища, как-то всякий раз устраивались.
На празднике в Лавре Сербский Патриарх Герман; иерод. Серапион (Фадеев; † митр. Тульский и Белёвский), иерод. Макарий (Васькин), около 1960 г.
Самое долголетнее и устойчивое желание при воспоминании о пережитом было и остается: дай Бог по молитвам Преподобного, чтобы никакие горести не затмили образ основателя и благодарности за все прочувствованное, открытое его Лаврой до конца моих дней.
На Рождество
6–7 января
Времени, конечно, в обрез. Надо успеть на электричку, лучше, если хоть сколько-нибудь минуток удалось бы выкроить и выйти на какой-нибудь станции, вздохнуть свободно, взглянуть на красоту земли. Выхожу на 15 минут на станции Радонеж (тогда она называлась «55 км»). Красота – глаз не отвести! Тишина, безлюдье. Ты – и Бог! И никого на всем свете… Хочется Ему сказать о том, о чем в храме не скажешь. Там – смотри и слушай, следи за тем, чтобы мысли не разбегались и не лезла всякая глупость в голову. Здесь – нежнейший румянец заката и красивый снег. Тропа – двоим не разойтись, и елки под тяжелыми шапками снега. И перезвон синиц в вечернем небе. И легкий посвист снегирей. И сиреневый сумрак, опускающийся в снега. И полное довольство всем – красотой, возможностью ее видеть, ожиданием лаврской службы, даже видом пушистых румяных комочков: это снегири у кромки дороги, видимо, крошки искали у железнодорожного полотна. А потом – сияющий храм, знакомое звучание хора, толпа народа, духота и шум. Но все это из-за того, что такой праздник. Здесь уже другой мир. Другой не только по наполнению другим, но и по переживанию в нем Того, Кто не от мира сего, но пришел в мир сей, чтобы нам принести хоть чуть-чуть того мира, откуда Он Сам, куда Он зовет за Собой. Кто сколько способен вместить, зависит, думаю, даже не столько от подготовки (хотя и это важно и нужно), сколько от того, кому как Бог дает. Слава Богу за то, что есть. А ведь есть потрясающая возможность жить во свете Лица Божия. И дана всем без исключения. Никому не отказано. Вряд ли кто решился бы попробовать, если Бог Сам не дал хотя бы малейшего понятия об этом свете… И по контрасту видишь свою немощь и ужасаешься.
Боже мой, просвети мою тьму!
Рождество Христово
7 января 1995 года
В этом году участившиеся хвори вселяли тревогу: удастся ли быть в эту ночь в Лавре? Не просто привычка, а та первая любовь, с которой ничто не сравнится, влечет туда. Потому утром в сочельник иду в Пыжи. У отца Александра [62] служба начинается четко в указанное время. Служат все священники и два диакона. Служба хорошая. Народу порядочно и все пребывает. Везде слышно. Читают ребята (алтарники) и отцы – все молодые и старательные. Хор поет неплохо. Словом, все хорошо. Отец Александр говорит в проповеди о связи места рождения Спасителя (Вифлеем – «город хлеба») с Хлебом Жизни, Которым стал Он Сам, чтобы спасти нас всех «от работы вражия». Перед каждым стоял и стоит выбор: чего искать у Бога? Если хлеба, то какого? Того, земного, без которого невозможно земное благополучие, или Того, Кто Сам о Себе сказал: Я – Хлеб… сшедший с небес [63] . По-человечески первое понятие ближе, но тот, кто первым удовлетворится и ограничится, сделается впоследствии отступником. Так и от Христа отошли многие из тех, кто входил в число учеников, сказав: Какие странные слова! Кто может слышать их? [64] Отец Александр призывал глубоко подумать о том, какой тайне мы причащаемся, подходя к Чаше, – тайне Боговоплощения. Конечно, думать о таких высотах могут не все. И даже просто мысленно идти за тем, что он говорит, не легко, нужно постоянное напряжение, умение сосредоточиться и отбросить хотя бы в тот момент все постороннее. Хорошо, что он говорит об этом. Слава Богу! Это редкость, когда говорят о том, что может дать пищу уму. И хорошо бы – сердцу. Сердце, если честно признаться, раньше нас улетело в Лавру.
62
Шаргунов Александр, протоиерей. Окончил МГПИ иностранных языков,
63
Ин. 6, 51. – Ред.
64
Ср.: Ин. 6, 60. – Ред.
Дома наскоро что-то готовлю перекусить, главным образом – попить, кое-что надо собрать – и скорее на электричку. Прибегаем на последнюю, которая еще должна нас доставить к началу службы. Вечные тревоги: не отменили бы, не застряла бы в пути, не случилось бы чего-нибудь непредвиденного и так далее – даже спать не дают. Проснулись мы часа в четыре, не сразу встали, но в этот день как раз надо бы запастись силами. Надежды посидеть в поезде, отдохнуть немного не оправдались. Электричка битком, потому что до этого несколько отменили. Ну, нам плыть да быть. Пусть хоть эта везет, только бы довезла. Мне показалось, что она дольше двигалась, чем ей положено, но главное – мы снова видим заснеженный сумеречный Сергиев Посад. Скользят ноги, но нет сильных морозов. Как давно не были мы в Лавре! По дороге застал звон. Слава Богу, должны успеть услышать «С нами Бог!». Сколько прожито и пережито, сколько связано с Лаврой! Но не время вспоминать. Быстро темнеет. Мы встречаемся с Томой, карабкаемся вверх, пройдя темным и скользким переходом. Вот и Трапезная церковь. Народу много. Скорее бы снять тяжелое пальто, раскутаться и вслушаться в читаемое. Впереди вспыхнул свет в алтаре, засиял запрестольный образ Воскресения Христова, потом свет пришел к нам. Запел хор: «С нами Бог!». Запел так, как и раньше. И не хотелось бы других мелодий. С этими связано все, пережитое рождественскими ночами прежних лет. Так, видимо, складываются традиции. Словом, слава Богу, все как всегда: темная густая масса богомольцев, мощный хор, сияющий алтарь впереди. Все на месте, все еще живо и действует. Пропели, погасили свет, и мы снова слышим псаломские слова, зная, что скоро тихое чтение взорвется пением тропаря, когда десятки сильных юношеских голосов утверждают на нашей земле славу рождшемуся в мир Спасителю мира. Еще почитает чтец – и желанное «Дева днесь…» огласит всю Вселенную. Пусть пока это коснется здесь присутствующих, но потом во всех наших отечественных тысячах приходов будут греметь хоры, воспевая Отроча младо, Превечнаго Бога [65] .
65
«Дева днесь… Отроча младо, Превечный Бог» – первые и последние слова кондака Рождества Христова.
Всенощное бдение, праздничное, рождественское – это по сути та праздничная поэма и симфония (хоть и без симфонического оркестра и стихов), которая включает веками отшлифованные формы поэтических образов и величественные мелодии, питающие наше восприятие Красоты мира, открывшейся в живом человеческом Лице, вошедшем в жизнь всех веков и народов. Им наша жизнь может быть очищена и возвышена, освобождена от рабства суете, страстям и тлению. Конечно, это требует подготовки, серьезной и постоянной. Требует работы над собой в условиях мира, в основном чуждого жажды этой красоты. В мире продолжается битва добра и зла. И поле ее – сердце человека, как сказал Ф. М. Достоевский. И вот это поле, заросшее сорняком, замусоренное свалкой житейских огорчений, опасений, всяких неприятных впечатлений, мы приносим Богу. Господи, помилуй и прости! Мы идем на эту службу с надеждой, что коснется Господь каких-то струнок души и она хоть как-то отзовется.
На полиелей выходят служащие длинной вереницей, более длинной, чем выходили на литию. Белые, отливающие серебром облачения усиливают ощущение света, напоминают о радости, юности, когда все воспринималось более непосредственно… Хотя годы могут и углубить это восприятие. Слава Богу, что есть у нас Церковь!
Вспоминаю всех, кого знаю, кого от души жалею, кому хотелось бы быть в храме, но не позволяет здоровье или что-то еще. Народ начинает шевелиться, расходясь к аналоям с праздничными иконами. Мы идем вперед. Хочется посмотреть, куда же перенесли раку с мощами святителя Филарета. Когда стало немного свободнее, а впереди подошли все, кому братский вход не воспрещен, нас пустили и туда. Оказалось, что рака так и стоит, где была поставлена. Дежурный ограждает ее от нас, но не очень усердно, отвлекаясь, поворачиваясь и даже выходя иногда. Это позволяет некоторым желающим приложиться к Святителю, потом уже подойти к иконе Рождества и помазанию. Отец Сергий жирно изобразил крест на лбу, так что хватило и на подсыхающие ранки на руках. Впереди – свой мир: там больше света и звуков. Там черные спины не загораживают образ, перед которым стоишь, и служащих. Но теперь я знаю – это не решающее. Дай Бог, чтобы в душе был мир, и тогда – есть помехи вроде высоченной и широкой мужской спины перед твоим носом или нет их – особенно не меняет главного. Если же Бог дарит хоть искорку радости, то и вовсе не заметны будут никакие препятствия к слушанию и восприятию службы.
Благочинный объявил порядок служб. Оказалось, что в этом году ночью будут служить в Троицком соборе. Вообще, это хорошо. Надо бы туда зайти хотя бы ненадолго. Пропели мой любимый светилен [66] . Кончилась всенощная, и сразу же вышел иеромонах говорить проповедь. Тихим голосом прочитал он по книжечке известный текст общего исповедования и ушел, не сказав людям ни единого слова от себя, хотя бы с праздником поздравил! Народ растекался, образуя толпы, где большие, где поменьше, у аналоев с крестом и Евангелием. Мы поискали отца Н. [67] , нашли. От Л. узнали, что в Академии служба начнется в 23.30. Повторения там не будет, сразу литургия. Поисповедовавшись, пошли в Академический храм. Там обычно свободнее. Вечер удивительный. Небо над лаврскими храмами темно-розовое. Деревья в инее. Во дворе у ребят елка, украшенная горящими лампочками, которые бросают на снег разноцветные блики. Внизу молоденький иеромонах проводит исповедь. Мы поднялись в храм и с удовольствием растянулись на ковре, приготовленном для учащихся. Времени для отдыха мало, но так хорошо вытянуть ноги хоть на полчасика! На клиросе ребята читают молитвы ко Причащению. Читают двое, чередуясь. Это помогает вслушиваться в знакомые слова, не дает монотонности приглушать их смысл. Быстро пролетело это время, стали собираться ребята – хор. Стали шевелиться во всех углах богомольцы. Надо вставать. Л. привезла знакомую, которая всему удивляется шумно и многословно. Сейчас это очень некстати, и я потихоньку двигаюсь от нее подальше. Звонкие бубенчики – «колокола» над пролетом лестницы – возвестили о начале службы. Сережа (из Киева) вышел читать часы. Когда он окончил 9-й час, отцы стали выходить встречать Владыку ректора [68] . Ушел и левый хор. Вскоре пение тропаря праздника возвестило о приближении Владыки и начале литургии. Пели три хора. Основную нагрузку нес, конечно, главный, «верхний», хор (стоящий на хорах). Пели они громко, иногда казалось, что даже чересчур, но уж не задремлешь – во-первых, а во-вторых – это все-таки к месту и ко времени: вся служба – приветствие, гимн, хвала земной Церкви, возносимая на земле рожденному Творцу. Бывало, что сбивались с ритма, не всегда четко и точно вступали отдельные партии, но это уж так… в общем-то хорошо. И больше того – стоишь и чувствуешь, как необходимы и эти слова, и эти мелодии. Хочется впитать их, чтобы в них черпать противоядие тому пакостнику, который знает, как допечь. Он не устает и не ленится. Мы стоим, слушаем… хочется еще и еще слушать (не потому ли, что временной разрыв рассеивает, расхолаживает, все-таки принято было повторять всенощное бдение, которое сразу с литургией в эту ночь составляет то единое целое, которое обычно мы в такой мере не ощущаем?). Правда, стоять трудновато, но если хотя бы немного полежать на полу – можно и физически одолеть, не испытывая дремоты.
66
Светилен Рождества Христова: «Посетил ны есть свыше Спас наш…».
67
Некоторые имена не раскрываются по желанию автора.
68
Рождество 1995 года: ректором МДА был епископ Дмитровский Филарет (Карагодин; р. в 1946), викарий Московской епархии. После службы в армии окончил Одесскую ДС и МДА (кандидат богословия). Иподиакон Святейшего Патриарха Пимена. С 1974 насельник ТСЛ. В 1975 пострижен в монашество, рукоположен в иеродиакона, в иеромонаха. С 1977 насельник одесского Свято-Успенского монастыря, преподаватель ОДС, регент семинарского хора. С 1980 игумен, с 1987 архимандрит. С 1989 наместник одесского Успенского монастыря. Архиерейская хиротония в 1990. С 1992 по 1995 епископ Дмитровский, ректор МДАиС. С 18 июля 1995 епископ Майкопский и Армавирский. С 2000 епископ Пензенский и Кузнецкий; ныне архиепископ.