В места не столь отдаленные
Шрифт:
Обо всём этом вспомнил Сикорский, и, разумеется, невесёлые мысли волновали его. Неспокойны были Жирков и Мосягин, да и Кауров, хоть и говорил, что ему «наплевать» и что он постарается выхлопотать право жить в Царском Селе вместо Питера и помимо местной администрации, всё-таки несколько приуныл, слушая пессимистические пророчества Сикорского.
— Да полноте вам, родной Михаил Яковлевич, пугать нас!.. Бог не без милости, свинья не без поросят! — наконец проговорил он.
«Тебе-то хорошо с деньгами», — подумал Сикорский и сказал:
— Я не пугаю, дорогой Сергей
— Лучше велите-ка своей Милитрисе Кирбитьевне подать нам по рюмке водки… Тогда комбинации будут не такие мрачные! — с весёлым хохотом продолжал Кауров. — Уж Пеклеванный изнывает… Сосёт ведь у тебя под ложечкой, друг Пеклеванный, а? — обратился Кауров к тому тоном панибратства, в котором слышалась едва заметная нотка некоторого пренебрежения. — Сколько сегодня выпил?.. Было дело, а?
— Верно, и ты, беззаботный интендант, не без греха… Говорят, за завтраком у тебя сегодня пили много…
— А что ж ты не приехал, коли знал, что у меня пьют… Как это ты прозевал случай, а? — подсмеивался Кауров.
Между тем миловидная, чисто одетая горничная, шурша платьем и жеманно опуская глаза каждый раз, как Кауров пристально взглядывал на неё своим масленым взором, поставила на стол различные холодные закуски, хлеб, масло, разных сортов водки и несколько бутылок вина.
Сикорский слегка нахмурил брови, заметив взгляды Каурова, но тотчас же разгладил их и с обычной своей любезностью предложил гостям закусить, наполняя рюмки водкой. Все, кроме Таухница, выпили с видимым удовольствием и стали закусывать.
— Что ж вы, Рудольф Иванович? Хоть рюмку вина выпейте да закусите чего-нибудь!.. Сыр недурён! — прибавил Сикорский, обращаясь к Таухницу.
— Благодарю. Вы ведь знаете: я не ужинаю.
Он взглянул на свою серебряную луковицу и стал собираться. Сикорский начал его удерживать.
— Поздно… Одиннадцатый час, а мне в Слободку.
— Моя лошадь к вашим услугам, Рудольф Иваныч! — с почтительной аттенцией [54] предложил Кауров.
— И моя тоже! — повторили Жирков и Пеклеванный.
54
Учтивость (от франц. l'attention?????????).
Но старик, поблагодарив, отказался и стал прощаться.
— Жаль, что вы не остались, Рудольф Иваныч! — говорил ему в передней Сикорский конфиденциальным тоном, с особенной ласковой почтительностью пожимая ему руку. — Я было хотел спросить вашего совета насчёт одного дела, мною задуманного. Впрочем, я завтра побываю у вас… Оно и лучше: побеседуем наедине.
Старик даже не полюбопытствовал узнать, в чём дело, и только промолвил, что он целый день дома.
— А ведь отлично сделал мрачный генерал, что ушёл! — воскликнул Кауров, когда Сикорский проводил Таухница. — Помилуйте! Сам не пьёт и только других стесняет своим строгим видом… За вами очередь, дорогой Михаил Яковлевич! Мы без вас уже по второй
— Вам можно и по третьей, а мне вредно.
— Ну для меня, Михаил Яковлевич.
— Так и быть, разве для вас. Сергей Сергеевич!
И, налив рюмку портвейна, Сикорский чокнулся с Кауровым.
За ужином ели и пили много. К концу ужина лица у всех гостей были возбуждены. Разговоры оживились. «Весёлый интендант» рассказывал о жизни в Бухаресте и постоянно прибавлял, обращаясь к Пеклеванному:
— Понимаешь ли ты, как было хорошо, а?
На что Пеклеванный подмигивал глазом и отвечал, что понимает.
Мосягин ел молча, с жадностью человека, вознаграждающего себя за скудную пищу дома хорошими кушаньями, за которые не придётся платить, и пил одну водку. Жирков, откинувшись на стул, смаковал дорогое красное вино. Все были веселы, но никто не был пьян. Сам Сикорский, угощая гостей, почти ничего не пил. Когда интендант окончил свои воспоминания, Михаил Яковлевич значительно проговорил:
— У меня, милые гости, есть одно предложение… идея, о которой я хотел бы поговорить с вами… Только наперёд буду покорнейше всех просить держать пока мою идею в секрете…
Все глаза обратились с любопытством на Сикорского.
Михаил Яковлевич продолжал:
— Вы знаете, конечно, с каким озлоблением относятся сибиряки к приезжим, к людям, не разделяющим сибирских взглядов. Вы знаете тоже, какова здесь местная печать… какие проводит она тенденции и с какою наглостью позорит и клевещет на людей, имеющих несчастие быть в нашем положении. Никого эти гнусные газеты не оставляют в покое… Ещё на днях, помните, Сергей Сергеевич, какую гадость напечатал «Жиганский курьер» про вас?
— Мерзавцы! — проговорил в ответ Кауров.
— Всё это навело меня на мысль, — продолжал Михаил Яковлевич, — что было бы весьма полезно основать здесь орган, который бы проводил здоровые, истинно русские идеи, ничего общего не имеющие с тем, что пишут там разные «сибирские патриоты» [и разная политическая шваль], — орган, который бы помогал администрации в её стремлениях сделать что-нибудь для края… Одним словом, недурно было бы иметь газету вполне приличную, которая бы противодействовала вредному сибирскому влиянию. [Василий Андреевич совершенно разделяет эту мысль и готов лично в Петербурге хлопотать о разрешении, так что с этой стороны мы почти обеспечены. Подобная газета, мне кажется, могла бы иметь успех, если её повести бойко и живо, тем более что «Жиганский курьер» своими главными обличениями давно возмущает всех порядочных людей. Что вы на это скажете?
— А ведь это… идея! — проговорил со смехом Кауров. — Иметь свою газету… Ей-богу… идея!..
— «Курьер», наверное, закроют после статьи московской газеты, и, следовательно, не будет конкурента! — заметил Пеклеванный.
— Да и ведётся он скверно! — промолвил Жирков.
— Но только где вы найдёте людей?.. Кто будет писать, а?.. — спросил Кауров.
— Об этом беспокоиться нечего… Михаил Петрович работал в московских газетах и немного знаком с журнальным делом Он поможет нам… Не правда ли?