В мире Достоевского. Слово живое и мертвое

Селезнев Юрий Иванович

Не стоит забывать, что русский язык стал языком межнациональным, языком государства и несет в себе «генофонд» определенного исторического, социального, идеологического опыта. В наше время, когда русский язык все более выходит на арену межгосударственных общений, вопрос о логике языка становится вопросом огромной государственной важности, вопросом политики и идеологии.

В свое время один из родоначальников реализма, стоявших у истоков формирования нашего национального самосознания, Гоголь так осмысливал необходимость возвратить себе свой природный язык: «…язык, который сам по себе уже поэт и который недаром был на время позабыт нашим лучшим обществом: нужно было, чтобы

выболтали мы на чужеземных наречиях всю дрянь, какая ни пристала к нам вместе с чужеземным образованием, чтобы все те неясные звуки, неточные названья вещей – дети мыслей невыяснившихся и сбивчивых, которые потемняют языки; – не посмели бы помрачать младенческой ясности нашего языка и возвратились бы мы к нему уже готовые мыслить и жить своим умом, а не чужеземным…», не заемным.

Владимир Иванович Даль своим подвижническим трудом над Словарем Великорусского языка выполнял задачу огромной исторической важности.

«Мы языка своего не знаем… а что еще хуже, и не хотим его узнать… Я смотрю на язык простонародный как на главный запас. Изучать надо нам народный язык…

Мы не гоним общей анафемой все иностранные слова из русского языка, мы больше стоим за русский склад и оборот речи; дурная привычка ходить за русскими словами во французский и немецкий словарь делает много зла… Язык не пойдет в ногу с образованием, не будет отвечать современным потребностям, если не дадут ему выработаться на своих дрожжах…»

Больно видеть, как в наше бурное время научно-технического прогресса русский язык буквально на глазах засоряется неживыми, искусственными словами. Как будто сказать: визуально (зрительно), дискретно (прерывисто), инвариантность (постоянство, неизменность), инкурабельный (неизлечимый) и т. д., и т. и. – куда как «научно» и прибавляет нечто бесценное, нечто значительное к содержанию, вкладываемому в подобные словечки. А между тем и в наши дни «обычные» русские слова вполне готовы вместить в себя и новый общественно-социальный, и культурный, и философский, и научно-технический смысл. Вот только некоторые из слов, наполнивших язык новым содержанием в самое последнее время: всеохватность, внеземной, несовместимость, отдача, созерцательство, окупаемость, опредмечивание, самовыражение, ненасилие, сосуществование, нераспространение (ядерного оружия), неприсоединение и т. д.

Как некогда при Иване Калите перед нашей страной встала необходимость собирания воедино русских земель, которым грозило иноземное поглощение и с «дикого» Востока, и со стороны «просвещенного» Запада, так, видимо, и с утверждением на мировой арене самостоятельности Русского государства появилась та же необходимость собирания своего культурного и прежде всего народного наследия тысячелетий.

Пушкин, «первый заговоривший у нас на сознательном русском языке» (Достоевский), восполнял «недостатки своего проклятого образования» (!) в лучших традициях западной культуры – воспитывал свое сознательное слово на сказках Арины Родионовны. Они поражали его не только своей прелестью, но давали осознание жизненно важной необходимости восприятия народной культуры: «Читайте простонародные сказки, молодые писатели, чтоб видеть свойства русского языка».

Известные собиратели и исследователи немецких народных сказок – братья Яков и Вильгельм Гриммы увековечены памятью человечества не только у себя на родине, но и далеко за ее пределами. Но собрания сказок, равного тому, которое составил великий русский ученый-фольклорист Александр Николаевич Афанасьев, нет нигде в мире. «Сказки» Афанасьева не переиздавались более двадцати лет. Уникальнейший фундаментальный трехтомный труд Афанасьева «Поэтические

воззрения славян на природу» вообще практически недоступен.

Да, многое устарело в научном методе и в самой концепции русского ученого-подвижника, но ведь «устарело» в этом смысле многое из того, что составляет гордость мировой культуры. Устарели безнадежно и Ахилл и Одиссей, но жива до сих пор этическая и эстетическая ценность этих народных созданий древности. Труд Афанасьева о поэтических воззрениях наших предков – бесценное сокровище, хранилище материалов для сегодняшних и будущих исследователей оснований, истоков одной из самых плодотворных и поэтических культур мира.

Да и сами эти «материалы» читаются как удивительная поэма, древнее сказание, «преданья старины глубокой». (Заметим, что и словарь Даля, по словам его современников, «можно читать как книгу».) Труд Афанасьева сохраняет (пока все еще втуне) живую историю нашей седой древности, историю, написанную народом-поэтом.

Наследие античности таило в себе могучую силу Возрождения.

Трудно сегодня представить, какую поистине плодотворную роль сыграло для становления и нашей классики, и нашего самосознания в целом случайно открытое в самом конце XVIII века «Слово о полку Игореве».

Но забвение нередко чревато и прямой злобой дня. Сегодняшнего дня и истории.

Утилитарное толкование мифологических образов, приурочивание их к тому или иному конкретному эпизоду нашей средневековой истории, которая до сих пор еще носит название древнейшей, как будто у Руси до XII века и не было своей истории, как будто и впрямь подарили нам свою готовую культуру и государственность либо германцы-норманны, по одним теориям, либо тюрки-кочевники – по другим, – а именно к таким далеко идущим концепциям и ведет стародавняя традиция обрезания нашей древней культуры, изымание древнейшей истории славян из общемировых процессов, отнесение начал их самосознания ко временам Средневековья.

Такие шедевры мировой культуры, как былины, как «Слово о полку Игореве», «Повесть временных лет», «Слово о Законе и Благодати», не возникают на пустом месте – за ними стоит глубокая историческая, культурная традиция.

Проблема культуры как составной части идеологии – проблема далеко не отвлеченная. Не худо бы и помнить следующую мысль Энгельса: «…нелепое представление идеологов: не признавая самостоятельного исторического развития различных идеологических областей, играющих роль в истории, мы отрицаем и всякую возможность их воздействия на историю. В основе этого лежит шаблонное, недиалектическое представление о причине и следствии как о двух неизменно противостоящих друг другу полюсах, и абсолютно упускается из виду взаимодействие. Эти господа часто почти намеренно забывают о том, что историческое явление, коль скоро оно вызвано к жизни причинами другого порядка, в конечном итоге экономическими, тут же, в свою очередь, становится активным фактором, может оказать обратное воздействие на окружающую среду и даже на породившие его причины».

И русские ученые, в том числе и фольклористы, прекрасно понимали не только общекультурную задачу своего труда, но видели его идеологическую и даже прямо политическую основу. Вот что писал об этом один из них – Ф. Буслаев:

«Заботливое собирание и теоретическое изучение народных преданий, пословиц, песен, легенд не есть явление изолированное от разнообразных идей политических и вообще практических нашего времени: это один из моментов той же дружной деятельности, которая освобождает рабов от крепостнического ярма, отнимает у монополии права обогащаться за счет бедствующих масс…»