В мире Достоевского. Слово живое и мертвое

Селезнев Юрий Иванович

Проблема народных оснований культуры, думается, своевременна и именно насущна. Пора же наконец понять, и не на словах только, что дело сохранения чистоты и дееспособности созидающих сил культуры столь же ответственно, как и, скажем, проблема сохранения жизненной среды.

Дело ведь не в том, чтобы как черт ладана бояться всякого иностранного слова или культурного (скорее, антикультурного) влияния. Мы достаточно зрелы, чтобы отличать зерна от плевел. Достаточно грамотны, чтобы понять: потребности цивилизации эпохи НТР требуют скорейшего освоения достижений мирового прогресса, закрепленного и в соответствующем лексиконе. Все это азбука, аксиомы.

Но ведь не менее азбучны

и другие истины: какая бы необходимость ни диктовала, к примеру, повышенный спрос на древесину, основной лесной фонд должен быть сохранен. Иначе уже завтра мы останемся не только без самой древесины, но и без потребностей в ней, ибо лес – главный поставщик кислорода, без которого, как известно, человек существовать не может. Каковы бы ни были нужды современной химической промышленности, какие бы материальные блага ни сулило повышение ее продуктивности – ничем нельзя оправдать невосполнимое загрязнение питьевых ресурсов страны. Потребительское отношение к основным природным источникам жизни грозит гибелью и самому человечеству, и его цивилизации, и его культуре.

Крупнейшие советские и зарубежные экологи, биологи, социологи, как и представители других наук, давно уже поняли эти, казалось бы, очевидные истины и пытаются сделать экологическое сознание органической составной мироотношения современного человека.

Не пора ли осознать и другую сторону единой проблемы человеческого бытия, ибо человек – явление не только биологическое, природное, но и общественное. И с тех пор как он стал осознавать себя человеком, он осознал и истину, что не хлебом единым жив человек. И до сих пор человек, даже как биологический вид, продолжает называться homo sapiens, то есть человек разумный. А стало быть, кроме чистоты воздуха и воды, природы, ему еще необходима и незамутненная жизнеспособность родников разума, мироотношения.

Основы фонда языка, культуры – те же леса, водоемы, почвы, родники сознательного и созидающего бытия человечества.

Мера нашей памяти о прошлом, мера нашего понимания целей и смысла подвижничества великих предков – это мера сегодняшнего сознания, нашего собственного отношения к нравственным, духовным, культурным проблемам современности. Это и мера нашего долга перед будущим, основы которого закладываются сегодня.

1976

Созидающая память

Человек жив, пока жива память о нем. В этом простом основании народного сознания воплощена глубокая идея, один из законов бытия человечества в его духовном движении вперед. Память – важнейшее орудие созидания настоящего и будущего.

В число живых, наших с вами современников, навечно вписаны имена «великих зодчих» нашей культуры, нашего национального сознания: Илариона, неизвестного автора «Слова о полку Игореве», Аввакума Петрова, Пушкина, Тютчева, Достоевского, Л. Толстого… Поистине выдающееся место среди них принадлежит Николаю Васильевичу Гоголю, память о котором свято храним мы вот уже 125 лет…

Имя Гоголя неразрывно, навечно связано для нас с понятием «классика», которое не столь уж давно, в свою очередь, сопрягалось в сознании многих с чем-то законченно холодным, тем, что давно прошло, что изучают в школе, чтобы потом забыть и уже не возвращаться.

Мне вспоминается один курьезный случай. Лет 10–12 назад зашел ко мне сосед, молодой тогда человек, инженер по образованию.

– Дал бы чего почитать, – сказал он, оглядывая мои книги.

– Вот возьми, – протянул я ему одну из них.

– Гоголь?! – Он как-то странно взглянул на меня, потом понимающе

улыбнулся – дескать, понял шутку – и уже деловито продолжал: – Ну, поищи, поищи чего-нибудь поинтереснее.

Не так давно судьба свела нас нечаянно, и он пригласил меня в гости. На его рабочем столе лежал томик Гоголя. Я напомнил ему наш старый диалог. Приятель мой изумился и, кажется, искренне не мог его припомнить.

– Брось, сказал он, – послушай лучше, – и стал быстро перелистывать книгу. – Вот: «Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша… Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек…»

Все это мы когда-то проходили в школе, учили наизусть. Учили, да и забыли. Отчего же теперь возвращается наша память к забытым словам, отчего волнуют они и сегодня сердце человека конца XX века, эпохи, столь непохожей на те далекие времена, когда Гоголь писал своего «Тараса»? Такова уж неумирающая сила слова истинных писателей.

А голос читающего срывался, но он, видимо, не замечал этого и читал уже и не мне, кажется, а себе, читал, как читают послание другу. И вспомнились слова Гоголя из его письма Жуковскому: «Такие открываются тайны, которых не слышала дотоль душа…» Гоголь знал цену возносящей силы лиризма своего слова и верил, что «пройдет эта речь уже насквозь всю душу и не упадет на бесплодную землю». Меня не удивила эта взволнованность современника словом Гоголя, словом, которому уже более полутораста лет. Скорее, увиделось в этом нечто закономерное, связанное с глубинными процессами, происходящими в сознании нашем. Небывалое, поистине всенародное возрождение в наши дни интереса к классике и, конечно, к творчеству Гоголя – явление замечательное, далеко еще не осмысленное и не оцененное нами вполне. А Гоголь тем временем продолжал говорить с нами «через века»:

«Нет, братцы, так любить, как русская душа, – любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а… – сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: – Нет, так любить никто не может!..

Но у последнего подлюки, каков он ни есть… есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, – так никому ж из них не доведется так умирать!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!»

Гений Гоголя был пробужден к жизни эпохой Отечественной войны 1812 года. Великий патриот земли Русской признавался: «Нет меры любви моей к ней»; а отсюда и главный вопрос его к себе: «Как вследствие тех способностей, какие у меня есть, я могу быть нужен и полезен России?»

Имя Гоголя со школьной скамьи связано в нашем сознании с понятием «сатирик» («смех сквозь слезы», «бичующий смех» ит.д. ит. п.), а весь реализм XIX века вошел в историю нашей культуры с эпитетом «критический». Эта сторона нашей литературы слишком хорошо известна. Думается, настало время всерьез осмыслить и другую, главную, созидающую силу слова русских классиков, в том числе и возрождающего «смеха» Гоголя.