В мире Достоевского. Слово живое и мертвое

Селезнев Юрий Иванович

В числе поэтов, чье художественное мироотношение в буквальном смысле нравственно формировало наше планетарное и космическое сознание задолго до эпохи научного освоения космоса, в первую очередь мы должны назвать Тютчева.

Сегодня, когда космическое и, в частности, экологическое сознание будет становиться все более не только научным, но и народным, даже обыденным, поэзия Тютчева, безусловно, явится активным фактором этого процесса.

Тютчев умел слышать и постигать этот язык настолько, что порою, кажется, сама природа говорит с нами его стихом. Поэзия Тютчева действительно приближает нас к тому пределу, за которым «бездна нам обнажена… И нет преград меж ей и нами…».

«Все во мне, и я во всем» – вот «формула», а скорее образ, поэтического мироотношения Тютчева, мироотношения, которое становится сегодня и формой

общественного сознания и самосознания человека космической эры.

Великий поэт (и в этом он наиболее близок мировосприятию Достоевского) воспринимает мир в целом как трагедию, в античном, философском смысле этого слова – как вечную, непримиримую борьбу духовных, творческих, созидательных начал с силами хаоса, разложения, слепого рока. Эта борьба, разрешающаяся грандиозными, мировыми, историческими, личностными катастрофами, требует от человека не безучастной созерцательности, но активного деяния, ибо человек есть средоточие всех мировых борений, и потому сама жизнь человеческая есть трагедия. Мир Тютчева – это мир между двух бездн, мир на грани катастрофы во всех проявлениях: от движений человеческого чувства, любви даже («О, как убийственно мы любим», любовь – «поединок роковой») до судеб Отечества, от состояния природы (вспомним хотя бы его «грозовые» стихи), всегда сопряженного с состоянием человека («Дума за думой, волна за волной – два проявленья стихии одной»), – и до состояния всей Вселенной («О! страшных песен сих не пой про древний хаос, про родимый!»; «Когда пробьет последний час природы…»).

Но Тютчев как поэт и как мыслитель не певец хаоса и катастроф. Он противостоит им прежде всего творящим поэтическим словом. В мире трагедии все подвержено ее жестоким законам. Даже само слово:

Теперь тебе не до стихов,О слово русское, родное!Созрела жатва, жнец готов,Настало время неземное…Ложь воплотилася в булат;Каким-то божьим попущеньемНе целый мир, но целый адТебе грозит ниспроверженьем…

Тютчев – поэт-воин, боец, трагически идущий навстречу катастрофам, в самое пекло хаоса, ибо только собственным участием в борьбе можно определить, хотя бы и ценой собственной гибели, исход этой борьбы.

Счастлив, кто посетил сей мирВ его минуты роковые —Его призвали всеблагие,Как собеседника на пир…

«Может быть, это хаос перед новым творением?» – вопрошал он. Многие стихи Тютчева – это удивительной силы сгустки духовной энергии, соприкосновение с которыми заряжает читателя, слушателя. Эти стихи и были для Тютчева-бойца его поэтическим оружием в борьбе за цельного человека (ибо: «Не плоть, но дух растлился в наши дни»), активно противостоящего силам хаоса и разложения, способного быть бойцом.

Именно в контексте такого отношения к миру, как к трагедии, разрешающейся всемирно-историческими потрясениями для «нового творения», и нужно рассматривать отношение Тютчева к конкретным проблемам его времени, в том числе и к войнам, и к возможности грядущих революций. Как мыслитель, Тютчев предвидел перевороты «вселенского масштаба», как поэт, готовил человека к битвам во имя «нового творения»:

Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!Над вами светила молчат в вышине,Под вами могилы – молчат и оне.Пускай олимпийцы завистливым окомГлядят на борьбу непреклонных сердец.Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,Тот вырвал из рук их победный венец.

Европейски образованный Тютчев всегда и во всем оставался патриотом, гражданином своей Родины. Он и о мире мыслил, глубоко веруя во всемирно-историческую роль своего народа.

В поэзии Тютчева воплотилась сама природа нашего национального мышления,

способность и даже дар мысли живой и чувствующей (определение Ивана Аксакова). Достоевский, сам в высшей степени обладавший тем же даром, назвал Тютчева нашим «первым поэтом-философом, которому равного не было, кроме Пушкина». И нужно сказать, что по творческому мировосприятию, по направлению поэтической воли и в конечном счете – по масштабу эти два гиганта русской литературы родственны настолько, что мы нисколько не погрешим, назвав Тютчева Достоевским нашей поэзии.

Его поэзия, воплотившая в себе природу народного сознания, сама является истинно творящей силой, формирующей, в свою очередь, сегодня и само общенародное сознание.

Один из критических авторитетов конца прошлого века, либерал Скабичевский (отражая, естественно, определенную сторону общественного мнения), утверждал, что поэзия Тютчева по самой своей природе не может обрести всенародное звучание, поскольку «читается с трудом и ценится лишь самыми строгими и рьяными эстетиками». Действительно, для глубинного, родственного восприятия Тютчева необходимо обладать строгим, высокоразвитым чувством прекрасного, способностью слышать язык вселенной, заговорившей в его стихах русским языком. Сложность восприятия Тютчева не в нарочитой усложненности форм, не в игре в стихотворные ребусы и кроссворды, не в остроумно придуманных конструкциях. Сложность постижения Тютчева именно в его простоте. Это словно бы простота самой природы, но вдумайтесь, вглядитесь, вслушайтесь в нее – и перед вами бездна. Как писал уже сто лет назад Афанасий Фет, «немало требует Тютчев от читателей, обращаясь к их сочувствию… Но тем более чести народу, к которому поэт обращается с такими высокими требованиями. Теперь за нами очередь оправдать его тайные надежды».

Потому-то, отдавая долг памяти Тютчева, мы вместе с тем отдаем долг и народу, родившему его. Плоть от плоти, кровь от крови своего народа, поэзия Тютчева – подлинно одно из вершинных достижений мирового творчества – показатель духовных возможностей целого народа. И в этом смысле он всегда изначально был народен, по самой природе своего гения, воплотившего в себе символ веры поэта-гражданина: «Чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле». Корни поэзии Тютчева уходят в глубины родной земли. Вот почему нет сомнения в том, что недалек тот день, когда слова Толстого «Без Тютчева нельзя жить» – станут живым ощущением, подлинно общенародным сознанием.

1979

Красота правды

Красота – единственная бессмертная вещь…

Я преимущественно реалист и более всего интересуюсь правдою людской…

И. С. Тургенев

Пожалуй, ни к одному из русских писателей-прозаиков XIX века не подойдет определение певец красоты в такой степени, как к Ивану Сергеевичу Тургеневу. Он умел чувствовать и запечатлевать в художественном слове и красоту природы, и красоту человека. Не внешнюю только, но красоту мысли, идеи, поступка и – прежде всего – чувств, тончайших движений души человеческой. Красоту русской женщины, благородства ее устремлений, идеалов. Это вовсе не значит, что Тургенев обращался только к тем сторонам действительности, которые были так или иначе отмечены печатью красоты. Нет, он не выискивал в жизни исключительные явления, ему незачем было делать это, ибо, по его глубокому убеждению, по его пониманию жизни, отношению к ней, «прекрасное разлито всюду… Но оно нигде не сияет с такой силой, как в человеческой индивидуальности…».

Прекрасное есть жизнь; это не просто умозрительный вывод эстетики Чернышевского, это – одно из важнейших оснований художественного миропонимания всей русской литературы. Творчество Тургенева – только наиболее прямое, наиболее непосредственное проявление этого миропонимания.

Ощущение красоты жизни в ее живой осязаемой трепетности, и особенно молодой жизни, было в высшей степени присуще писателю, который и на склоне лет мог бы сказать о себе слова, сказанные Афанасием Фетом:

Покуда на груди земнойХотя с трудом дышать я буду,Весь трепет жизни молодойМне будет внятен отовсюду.