В мире Достоевского. Слово живое и мертвое

Селезнев Юрий Иванович

И многие из его героев «просыпаются» и начинают «выдавливать из себя раба». Лаевский, герой «Дуэли», однажды «проснувшись», думает о себе по совести: «…какчужой или нанятый с другой планеты, не участвовал в общей жизни людей, был равнодушен к их страданиям, идеям… борьбе… не сказал людям ни одной полезной, не пошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим собой, всегда старался придавать себе такой вид, как будто… выше и лучше их. Ложь, ложь и ложь…»

Даже и лучших из чеховских героев, людей не паразитарных, трудящихся, мыслящих, охватывает

жажда пробуждения: «Очевидно, мы работали только для себя и широко мыслили только для себя… Тут нужны другие способы борьбы, сильные, смелые, скорые!» («Моя жизнь»). Пробуждение Войницкого в «Дяде Ване» заставляет его признаться себе и другим: «Стыдно! Если б ты знал, как мне стыдно! Это острое чувство стыда не может сравниться ни с какой другой болью. Невыносимо!»

Вот, думаю, главное его «оружие»: стыдно, невыносимо стыдно. Через такое состояние самопроверки по совести Чехов заставляет пройти и каждого из своих читателей.

«Читая Чехова, становится стыдно позировать… – записал свое ощущение М. Пришвин. – В наше время героических требований к личности Чехов, яркий представитель нашего русского родного дома, каждому претенденту на героя может служить проверкой: действительно ли ты цвет или пустоцвет». И еще, удивительное: «Может быть, не разумом, главное, отличается человек от животного, а стыдом…»

Заставить пройти человека сквозь чистилище собственной совести, заставить его судить себя судом невыносимого стыда было под силу и по праву, конечно же, только гениальному художнику и истинно благородному человеку, искренне любящему свой народ, свято верящему в него и в прекрасное, достойное его будущее.

Именно народ, потому что в основе такой любви и такой веры Чехова лежит отнюдь не абстрактный гуманизм, как и до сих пор еще нередко объясняют природу творческого сознания писателя, но – народность: «Если я врач, то мне нужны больные и больница, если я литератор, то мне нужно жить среди народа… Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни», жизнь «без людей, без отечества… – это не жизнь», – писал он и признавался удивительно по-чеховски: «Я любил русский народ до страдания… Как богата Русь хорошими людьми». Понятие «народ» – никогда не было для Чехова абстракцией. Народ – это и «мужики», и «работники» – подавляющая часть населения его, чеховского, мира. Не отделяет он и себя самого и других людей творческого труда от народа, напротив: «…такое деление не годно, – пишет он, – ибо все мы народ и все то лучшее, что мы делаем, есть дело народное».

«Он – этот «неисправимый пессимист» – никогда не переставал верить в незримую, но упорную и плодотворную работу лучших сил нашей Родины», – сказал близко знавший его и чувствовавший истинно чеховское в Чехове Куприн. В такой вере – общественно-идеологические истоки одновременности чеховской любви и беспощадности. Здесь же и истоки его подлинно бескомпромиссной ненависти (какое, казалось бы, нечеховское понятие) к тем, о ком говорит народ: «Насосались нашей крови, ироды, нет на вас погибели» («В овраге»), к паразитам, живущим за счет народа, ничего ему не дающим. «Поймай клопа и объясни ему, что растительная пища… нисколько не уступает животной, и дружески посоветуй ему изменить режим. Если же и последние выводы науки на него не подействуют, то тебе остается только поднять палец и воскликнуть: «Косней же в злодействе, кровопийца!» и отпустить негодяя», – иронизировал Чехов в шутливом рассказе «Домашнее средство». А переходя на серьезный тон, заключал устами героини «Рассказа неизвестного человека»: «Смысл жизни только в одном – в борьбе. Наступить каблуком на подлую змеиную голову и чтобы она – крак! Вот в чем смысл».

Да,

многое прозревает совесть героев «скучных историй» Чехова, потрясенных пробудившимся: «Стыдно!» Но это только первый шаг: обществу, народу, Родине нужен подлинный герой, богатырь – не только слова, но и дела – вот к чему взывает творчество Чехова в целом. И опять же не случайно такое ощущение охватывает именно юного героя «Степи», Егорушку: «Что-то необыкновенно широкое, размашистое и богатырское тянулось по степи вместо дороги… Кому нужен такой простор?.. Можно, в самом деле, подумать, что на Руси еще не перевелись громадные, широко шагающие люди, вроде Ильи Муромца…» От них, Егорушек, ждал Чехов богатырства, достойного Родины. Не случаен здесь и образ Ильи Муромца, народного заступника.

Чехов умел учить, не поучая. Умел сказать многое, как бы и не стараясь говорить прямо о сокровенном, наболевшем. Но говорил о нем и прямо: «В наше больное время», когда всех «обуяли лень, скука жизни и неверие… когда даже лучшие люди сидят сложа руки, оправдывая свою лень и свой разврат отсутствием определенной цели в жизни, подвижники нужны, как солнце… Их личности – это живые документы, указывающие обществу, что, кроме людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешевые диссертации, развратничающих во имя отрицания жизни и лгущих ради куска хлеба, что, кроме скептиков, мистиков, психопатов, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно осознанной цели» (очерк «Пржевальский»).

И сам Чехов, конечно, как писатель-художник (а не как политический деятель, идеолог-теоретик), безусловно, принадлежал к людям такого «порядка» – к подвижникам ясно осознанной цели.

В природе чеховского слова – потрясающее душу воздействие. Сестра В.И. Ленина А.И. Ульянова-Елизарова вспоминает: «Остался у меня в памяти разговор с Володей о… повести А. Чехова «Палата № 6». Говоря о талантливости этого рассказа, о сильном впечатлении, произведенном им – Володя вообще очень любил Чехова, – он определил всего лучше это впечатление следующими словами: «Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, мне стало прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, точно и я заперт в палате № 6».

Читая Чехова, ощущаешь себя не сторонним его миру человеком, но непосредственным участником его. Отсюда и острота восприятия своей личной ответственности за все, что в нем происходит. И в этом смысле, говоря, что и сегодня мы в известной мере думаем и чувствуем Чеховым, мы говорим о том, что «Чехов в нас» – это частица нашей личной и общенародной совести, вечно борющейся в нас самих за нас же – с самоуспокоенностью, самолюбованием, с душевной сытостью, нравственным обнищанием; это и вечно не дремлющая в нас потребность самопроверки чеховским «стыдно» своей личной ответственности за право называться человеком и гражданином великой Советской Родины, сыном своего народа.

1980

III. Неведомая сила

«Перед дорогою большою»

Истинная поэзия во все времена была отражением, лицом глубинной духовной жизни целого общества, эпохи.

Одно из самых привлекательных явлений в нашей литературе последних десятилетий – поэзия Николая Рубцова. Мало кому из поэтов не мечталось сказать о себе столь просто, убежденно и столь пророчески: «И буду жить в своем народе». Сказать не в поэтическом запале, но всем складом и духом своего творчества.