В Москве полночь
Шрифт:
— Сдавайтесь, вы окружены! — проревел на всю площадь металлический голос.
Седлецкий выдернул папку из безвольных рук молодого человека, который шатался словно пьяный и болезненно щурился.
— Мало каши ел, — добродушно сказал Седлецкий.
— Вы за это заплатите, — пробормотал парень. — Нельзя так себя вести, господин Седлецкий, у вас — дочь…
— За дочь я достану всю твою вонючую разведку! И каждому, слышишь, каждому оторву голову!
Седлецкий коротко двинул парня в печень, и тот завалился на парапет. Оперативники уже запихивали в машины
— Прихватите тачку, — приказал Седлецкий старшему наряда. — Я переоденусь и скоро буду. Без меня не начинайте.
…Дома он еще раз изучил папку. В общем, ничего страшного, отбиться можно. Неприятно только, что Седлецкий оказался полностью раскрытым. В Шаону теперь дорога заказана. Какой-то человек аккуратно поработал, и судя по всему, рядом с Мирзоевым. Значит, и Мирзоева надо срочно изымать из Шаоны. Фу ты, склероз, с облегчением подумал Седлецкий. Мирзоев ушел вместе с дивизией Лопатина. А люди его остались. И кто-то из них нагадил. Разберемся, ничего…
— Алеша, — заглянула в дверь жена. — Ты уже дома? Соседка прибегала. Говорит, на Кропоткинской стреляли!
— Дожили… — натурально возмутился Седлецкий. — Скоро на улицу не выйдешь. Где ребенок, кстати?
— У себя. С Владиком занимаются.
— С каким еще Владиком? И чем занимаются?
— Ну, с тем пареньком… Ты ведь с ним так и не познакомился. А он хороший, милый такой.
— Некогда, — вздохнул Седлецкий.
— Тебе чайку?
— Спасибо, мамочка, не надо. Только что звонил руководитель семинара. Оказывается, надо срочно сдавать отчет. Придется ехать, что ты будешь делать…
— Не задерживайся допоздна, — попросила жена. — И не бери ночью попутчиков! Видишь, что творится в городе?
33
До объекта группу везли две тачки — белые волги-пикапы. Ехали с разрывом в несколько минут, чтобы не мозолить глаза дорожному люду. Когда у Акопова спросили, зачем ему нужны две одинаковых тачки, он коротко ответил: надо.
Вечерняя пойма Енисея, вдоль которой шла дорога, была прекрасна. Из синего, на море похожего, леса там и сям, словно островки, выглядывали розовые от закатного солнца гольцы. Слева вздымались, притирая дорогу, серо-красные, в глубоких трещинах, скалы, изредка открывающие путь в Енисей мелким рекам и ручьям. На темной большой воде под Дивногорском мелькнул белый теплоход, и в приоткрытое окно машины долетела далекая музыка, отраженная в горах запоздалым эхом.
Проехали тихий зеленый Дивногорск, чем-то щемяще похожий для Акопова на райцентр ближнего Подмосковья, потом пересекли реку. Абаканский тракт ушел от Енисея в лесистые сопки.
В первых сумерках вкатились в большое село возле тракта, украшенное призрачной полуразвалившейся церковью и десятком унылых двухэтажек, в которых зажигались тусклые огни. Одну машину загнали за скотный двор на краю села, а другую прижали в тень от остова колокольни. Акопов выбрался наружу, закурил. Достал белую бумажку, на которой по трафарету был намалеван красный крест, отдал водителю:
— Прилепи
И прислушался. Вольный чистый воздух, захолодивший с сумерками, да тишина властвовали здесь. Лишь за двухэтажками визгливо пели под гармошку и неподалеку лениво взбрехивала собака. Рядом хрустнул битый кирпич, из темноты вышел низкорослый военный и сказал Акопову:
— С прибытием… Можно начинать.
— План не меняется? — спросил Акопов. — А то я сюрпризы не люблю.
— Сам не люблю, — вздохнул военный. — Вроде, все нормально. Сегодня как раз получку давали, воины справляют очередной день ПВО.
Переодевались в машине, занавесив окошки. Военный при свете оказался прапорщиком с пушечками в черных петлицах. Акопов натянул офицерские бриджи, чужие, чуть великоватые, сапоги. Сверху, на куртку, напялил белый халат, повесил на шею фонендоскоп. Два парня из группы надели солдатскую форму и несвежие мятые халаты — они изображали санитаров.
Прапорщик достал бумажку и принялся чертить:
— Здесь казармы. Вот караулка. Дежурный по части после двадцати двух уйдет домой — ужинать. Он аккуратный, прямо немец. Так что, час обеспечен. Начальник караула — мой корешок, лейтенант. Уже захмеляется. Склад рядом с караулкой. Тут ворота с КПП. Заезжаете — и сразу в караулку. Разводящий, сержант, в курсе… Пока он отвлечет смену, твои ребята должны успеть. Мешки в каптерке, сразу направо. Держи ключи.
Акопов достал плитку жевательной резинки в яркой оболочке, помял и начал вдавливать ключи в податливую желтоватую массу. Заметив удивленный взгляд прапорщика, сказал:
— Это специальный пластификатор. На ключах останутся микрочастицы. В случае чего военная прокуратура первым начнет тебя трясти. Доходит? И обнаружит, что с ключей снимали слепки. А зачем слепки завскладом, если ключи всегда при нем? Значит, будешь виноват только в халатности. Бросаешь ключи, где попало…
— Голова! — поцокал языком прапорщик. — Приятно работать при таком… уважении.
— Я просто увожу след, — сказал Акопов. — Иначе загремишь на большой срок. Расклеишься и меня заложишь. Поэтому я не тебя берегу, дорогой, а исключительно себя.
— Тут у нас такой бардак, такая пьянка цельными днями, — засмеялся прапорщик, — что прокуратура сроду не разберется. Но — голова! Ладно. Пошел я. К двадцати двум подъезжайте.
Акопов закрыл за прапорщиком дверцу машины, внимательно рассмотрел бумажку с планом и сжег ее. Береженого Бог бережет.
…Часть противовоздушной обороны, прикрывающая от неведомых агрессоров Дивногорскую ГЭС и южную часть Красноярского края, располагалась в мелкорослом лесу. Солдаты жили тут же, в казармах, а офицеры — в двухэтажках на окраине села, в десяти минутах ходьбы от части. В тот день давали получку, поэтому одни защитники российского неба уже с обеда заседали по своим кухням, а другие, поменьше чином, с наступлением сумерек почти открыто потянулись к знакомым старушкам, производителям самогона. Те солдатиков привечали, не драли три шкуры, лишь просили возвращать дефицитное стекло.