В неладах
Шрифт:
— Да что теб въ сн-то моемъ! — закричалъ Потроховъ.
— Теперь ничего, ничего мн отъ тебя не надо. Довольно. Ни о чемъ я больше не буду просить. Но если-бы ты удлялъ мн хоть время для обда, то ничего этого-бы не вышло. А теперь я потеряла терпніе и не могу больше, не могу!
Аграфена Степановна закрыла лицо руками и опять заплакала.
— Да и сонъ посл обда… — прибавила для нея мать. — Хоть и спитъ, но все-таки дома. Все-таки это для жены веселе. Все-таки она не въ одиночеств. Хоть и храпитъ мужъ, а все-таки чувствуешь, что живой человкъ
— Да конечно-же… — пробормотала дочь.
И опять послышались рыданія.
II
Было девять часовъ вечера. Горничная Потроховыхъ доложила хозяевамъ, что ужинъ поданъ, но Аграфена Степановна въ столовую не пошла. Николай Емельяновичъ звалъ ее, но она сидла, отвернувшись отъ него, кусала съ досады носовой платокъ и молчала. Онъ попробовалъ перевести ее въ столовую ласками и шуточками.
— Полно, голубушка, полно плакать-то о пустякахъ. Только даромъ глазки портишь. Пойдемъ, съдимъ чего-нибудь по кусочку, а потомъ чайкомъ запьемъ. Я теб твоихъ любимыхъ заварныхъ бараночекъ принесъ, — проговорилъ онъ, стараясь быть какъ можно нжне, обнялъ жену и старался поднять ее съ дивана, но она оттолкнула его и замахнулась, сдлавъ злобную гримасу.
Мужъ и самъ озлился.
— А, такъ ты такъ-то? Все еще уходиться не можешь? Я къ теб всей душой, а ты мн кулакъ? Ну, ладно!.. — проговорилъ онъ. — Маменька, пойдемте ужинать, — обратился онъ къ тещ.
— Не могу я, Николай Емельянычъ. Мн кусокъ-то въ горло не пойдетъ. Я сама не въ себ. Эдакіе нелады у васъ, эдакіе нелады. Вдь она мн дочь. Нешто это матери пріятно!
— Она, маменька, съ жиру бсится, отъ хорошей жизни на стну лзетъ, — перемнилъ тонъ мужъ. — На атласныхъ диванахъ сидимъ, атласными одялами одваемся, въ шелкахъ щеголяемъ, по орху брилліанты въ серьгахъ носимъ, такъ какъ тутъ не заблажить, какъ тутъ мужу вмсто поцлуя кулакъ не показать за вс его заботы.
— Ахъ, ты дрянь, дрянь! — воскликнула Аграфена Степановна. — Совсмъ дрянь! Еще смешь попрекать атласами! Да разв это твое все? Это я въ приданое принесла. И диванъ атласный, и одяла шелковыя, и брилліанты по орху.
— Ну, — твое, допустимъ твое, — проговорилъ нсколько оскшимся голосомъ Потроховъ. — А кто тебя теперь въ теченіе трехъ лтъ замужества поитъ, кормитъ, одваетъ и обуваетъ?
— Десять тысячъ… Мои приданыя десять тысячъ, — отчеканила жена.
— Десять тысячъ ваши всего только четыреста рублей процентовъ вамъ даютъ въ годъ, а вы разв четыреста рублей стоите? Квартира, обдъ, ужинъ… удовольствія…
— Отъ тебя удовольствія? Какія такія удовольствія? Разв только пятокъ мандариновъ-то принесешь посл лавки да заварныхъ баранокъ? Экъ, расхвастался! Ты меня извелъ, жизнь у меня отнялъ!
— Позвольте! А платье-то на свадьбу къ Гаврюхинымъ? Вдь я за него полтораста рублей заплатилъ. А карета, перчатки, духи? А въ двухъ бенефисахъ нынче въ театр были, гд съ насъ семь шкуръ за мста сорвали? А-а-а… Ну, да что тутъ считать! — махнулъ Потроховъ рукой, — Надо ужинать идти. Я цлый день
Онъ ушелъ въ столовую. Но жена не прочванилась и не пришла къ нему. Ему пришлось пость одному. Онъ взялъ стаканъ чаю и вернулся въ спальню.
— Куда-же это ты сбиралась ухать-то? — мягко спросилъ Потроховъ жену, подсаживаясь къ переддиванному столику, на которомъ горла лампа подъ желтымъ шелковымъ абажуромъ.
— Къ чорту на рога! — раздраженно закричала она ему.
— Хорошее и почетное мсто для образованной жены коммерсанта, которая въ гимназіи училась.
Она поправилась на диван, сверкнула глазами и спросила:
— Ты дразнить меня сюда пришелъ, что-ли? Такъ отправляйся къ себ въ кабинетъ на счетахъ щелкать, а меня оставь въ поко. Спальня моя.
— Врешь. Какъ твоя, такъ и моя. Ну, да что объ этомъ говорить! Я тебя серьезно спрашиваю: куда-же ты сбиралась узжать? Къ маменьк, что-ли?
— Какъ возможно къ намъ! — воскликнула теща. — Да разв папенька это допуститъ? Ни въ жизнь не допуститъ. На два дня не приметъ, если узнаетъ, что отъ мужа, не спросясь, ушла.
— Въ гостиницу я уду, въ меблированныя комнаты, а вовсе не къ вамъ, — проговорила Аграфена Степановна.
— Глупая, да вдь въ гостиниц-то прописаться надо, въ гостиниц-то или въ меблированныхъ комнатахъ сейчасъ отъ тебя паспортъ потребуютъ, а гд онъ у тебя? — старался пояснить ей мужъ.
— Вы обязаны дать мн паспортъ.
— Нтъ, не обязанъ, — покачалъ головой Потроховъ.
— Ну, я судиться съ тобой буду. Адвоката себ возьму.
— Охо-хо! А пока до судбища-то дойдетъ, гд тебя безъ паспорта держать будутъ?
— Полиція мн на короткій срокъ свидтельство выдастъ. Я знаю… я по Марь Семеновн Голубковой знаю. Когда она ушла отъ мужа, ей полиція паспортъ дала.
— А! Вотъ что! Такъ это тебя Голубкова надоумила? Будемъ знать. И какъ только эта гостья у насъ появится — сейчасъ ее за хвостъ да палкой…
— Не придется, — отвчала жена. — Ты завтра въ лавку, а я вонъ изъ дома…
— Господи, что я слышу! Какія я рчи слышу! — плакалась теща Прасковья Федоровна, — И это при родной-то матери! Слышишь, Груша, ты дождешься, что я сейчасъ за отцомъ твоимъ поду и привезу его сюда, — строго сказала она.
— И отецъ ничего не подлаетъ. Ужъ ежели я ршилась, то ршилась… — твердо стояла на своемъ Аграфена Степановна.
Потроховъ измнился въ лиц и пожалъ плечами. Онъ чувствовалъ, что жена говоритъ серьезно, сталъ бояться, что она выполнитъ свою угрозу, и попробовалъ идти на сдлку.
— Грушенька, да неужели это все только изъ-за того, что я не прихожу домой изъ лавки обдать? — спросилъ онъ съ тревогой въ голос.
— Тутъ много есть, — былъ уклончивый отвтъ.
— Если теб нужно, чтобы я обдалъ съ тобой, я съ завтраго-же буду приходить изъ лавки.
— Теперь поздно. Я ршилась.
— Ршеніе можно и отмнить. Если мало теб обда, я и по праздникамъ могу оставаться дома.