В неладах
Шрифт:
Горничная улыбнулась.
— Нтъ-съ, сундукъ и узлы оставили дома, — сказала она.
„Ну, слава Богу, слава Богу… Можетъ быть, она и не совсмъ ухала, — подумалъ Потроховъ, — а такъ, часа на два, на три или до ужина… Но саквояжъ — вотъ что меня смущаетъ, который она взяла“.
— Взяли только саквояжъ и подушку, — прибавила горничная.
— Ахъ, и подушку еще! — воскликнулъ Потроховъ. — Зачмъ-же ей подушку?
— Не могу знать, баринъ.
„Подушку… Саквояжъ и подушку… Нтъ, ужъ это значитъ въ ночлегъ ухала… Надо выручать… Надо какъ можно скорй выручать ее отъ Голубковой… А то налетятъ
Потроховъ схватился за голову, прошелся нсколько шаговъ по столовой и, наконецъ, закричалъ на горничную:
— Да что-жъ ты съ обдомъ! Подавай скорй! Вдь мн тоже въ Царское Село хать надо!
— Сейчасъ, сейчасъ, баринъ.
Горничная засуетилась.
Потроховъ сходилъ въ спальню, дабы убдиться, дйствительно-ли приготовленные вчера женой узлы и сундуки съ нарядами находятся дома, и, найдя ихъ на мст, вернулся въ столовую и опять сталъ разспрашивать подавшую уже обдъ на столъ горничную:
— Одна она ухала изъ дому, совершенно одна?
— Одн-съ.
— И никто къ ней сегодня днемъ не приходилъ, покуда она не ухала?
— Никто-съ.
— И не замтила ты, чтобы кто-нибудь ждалъ ее на подъзд?
— Что вы, баринъ! Никто, — почти испуганно отвчала горничная.
— Я не про мужчинъ спрашиваю, а можетъ быть кто-нибудь изъ женщинъ.
— Ршительно никто.
— Что-жъ ты мн икру-то подъ носъ ставишь! Разв я ее для себя купилъ? Для себя? — закричалъ на горничную Потроховъ.
Онъ сълъ три-четыре ложки щей, проглотилъ кусокъ говядины изъ щей и отодвинулъ тарелку. Ему не лось.
„Надо будетъ хать сейчасъ въ Царское, непремнно хать и вырвать ее… Пріду и начну мягко… — разсуждалъ онъ, но вдругъ въ голов его мелькнулъ вексель въ двсти рублей. — Боже мой, какъ-же я по векселю-то заплачу? А сегодня послдній срокъ. Теперь третій часъ. Если сейчасъ хать на вокзалъ, то раньше четырехъ часовъ въ Царскомъ не буду. Да тамъ къ Голубковой… Да разговоры, да переговоры… Потомъ обратно… Нтъ, мн къ пяти часамъ въ лавку не вернуться. Въ шесть даже не вернуться. А вексель? У приказчиковъ нтъ денегъ, да и не посмютъ они платить безъ моего приказа. Это имъ запрещено, — разсуждалъ онъ.
Тяжело вздохнувъ, Потроховъ побжалъ въ прихожую одваться.
Когда онъ сбгалъ съ лстницы, въ голов его все перепуталось: жена, вексель, ложа, цитра, икра, подушка. Все это вертлось въ его глазахъ, какъ въ калейдоскоп.
— Извозчикъ! — закричалъ онъ, выбжавъ на подъздъ. — На Царскосельскій вокзалъ!
V
Жена и вексель не выходили изъ головы Потрохова, пока онъ халъ на извозчик до вокзала.
„Протестуютъ вексель у нотаріуса — сраму не оберешься. Что про меня говорить будутъ въ рынк? Вдь это мараный купецъ… Поди, разсказывай потомъ, какъ это случилось, что не уплатилъ вовремя по векселю — никто не повритъ, — разсуждалъ онъ, — Ахъ, женушка, женушка! Какъ ты меня подкузмила. Впрочемъ, вотъ что я сдлаю: сейчасъ на вокзал въ буфет напишу въ лавку письмо, чтобы приказчики уплатили по векселю, и пошлю письмо съ посыльнымъ. Посыльныхъ на вокзал много. А ужъ приказчики къ пяти-то часамъ наврное ужъ двсти-то рублей наторгуютъ“.
Онъ подъхалъ
„Пошлю изъ Царскаго телеграмму въ лавку, чтобы приказчики заплатили по векселю“, — утшалъ себя Потроховъ, сидя въ вагон.
Но и это онъ сдлать забылъ, благодаря жен. Выходя въ Царскомъ Сел изъ вагона, онъ носъ къ носу столкнулся на станціи съ женой. Жена была съ саквояжемъ, съ маленькой подушкой и съ цитрой. Она ужъ возвращалась въ Петербургъ и сидла на скамейк въ ожиданіи позда.
— Грушенька! — крикнулъ онъ и со всхъ погъ бросился къ жен.
Жена сдвинула бровки, нахмурилась и сквозь зубы произнесла:
— А, такъ вы слдить?.. По пятамъ бгать?.. Но вдь это безполезно… Я все равно сбгу…
— Другъ мой… — радостно началъ Потроховъ, подсаживаясь къ ней.
— Пожалуйста безъ восторговъ… Языкъ вашъ говоритъ: „другъ мой“, а на душ у васъ лавка и приказчики, а вовсе не жена. Вы и за мной прибжали сюда только потому, что вы скандала боитесь, что вотъ вс заговорятъ, что я ушла отъ васъ вслдствіе жестокаго обращенія.
— Да какое-же жестокое обращеніе, Грушеночекъ, если я не знаю, какъ къ теб подладиться. Давеча я разлетлся домой на всхъ парусахъ съ ложей въ театръ, со свжей икрой и вдругъ объявляютъ, что нтъ моей милой Грушеньки, что ухала въ Царское Село. Я былъ потрясенъ, я былъ…
— Не орите такъ! На насъ посторонніе смотрятъ. Что вы актера-то изъ себя разыгрываете? — оборвала Потрохова жена и тихо прибавила:- Дуракъ…
— Все, все забылъ для тебя… — произнесъ нсколько сдержанне Потроховъ. — Все дло бросилъ, только-бы угодить теб. Завтра мы подемъ въ театръ, въ субботу въ циркъ, а въ воскресенье я возьму для тебя парныя сани на извозчичьемъ двор, и мы подемъ по островамъ кататься. Подъ сткой лошади будутъ, подъ голубой сткой и у кучера шапка бархатная съ уголками.
Жена сидла, отвернувшись отъ него, и тихо говорила:
— Ничего мн этого теперь не надо, ршительно не надо. Я все-равно отъ васъ сбгу. Только вдь несчастіе сдлало, что я домой возвращаюсь, а то ни за что на свт не вернулась-бы. Дура Голубкова опять съ мужемъ сошлась и перехала изъ Царскаго къ намъ въ Петербургъ.
— Вотъ видишь, видишь! Даже ужъ такая забубенная женщина, какъ Голубкова, и та обратно подъ крыло къ мужу вернулась, — подхватилъ Потроховъ. — А ты-то чего козыришься? Теб-то чего бжать? Тихая, скромная жена, которая до сихъ поръ воды не замутила… Я про тебя…
— Ну, не расхваливай, не расхваливай… Былая скромна, да не умлъ ты это цнить. А теперь я все-равно сбгу, я терпніе потеряла. Прідемъ въ Петербургъ, и я съ вокзала прямо къ Голубковой. Она хоть и сошлась съ мужемъ, но на два-три дня-то все-равно меня пріютитъ, пока я паспортъ себ выхлопочу у полиціи.
— Нтъ, Грушенька, ты этого не сдлаешь! — произнесъ Потроховъ.
— Сдлаю, — пробормотала жена.
— Не сдлаешь, если узнаешь, сколько я дла торговаго изъ-за тебя опустилъ.
— Сдлаю. Что мн торговое дло! Плевать я хочу на торговое дло!