В ожидании счастья
Шрифт:
— Лайонел, ты ни разу за весь вечер не танцевал со мной.
Она встала прямо перед ним и взяла его за руки. Он поднялся и посмотрел на меня извиняющимся взглядом. Я, как мне показалось, изобразила во взгляде понимание и старалась не глядеть вслед, пока они шли к площадке. Но отвести взгляд было невозможно. Я даже не слышала музыки: он прижал ее к себе точно так же, как меня. Не отдавая себе отчета, я закурила и заставила себя отвернуться — смотреть не было сил. В это время спущенные петли добежали до самой щиколотки, тонкая ткань лопнула, и пятка приклеилась к заднику туфли. Это было уже слишком. Я погасила сигарету и пошла за пальто.
Если повезет, я еще успею на программу Дика Кларка.
БРОШЕНА
Когда Джон объявил, что уходит, да еще к белой, Бернадин остановилась на пороге кухни и принялась быстро вытаскивать из волос термобигуди.
— Извини, что так получилось, — сказал Джон и допил кофе. — Дом можешь оставить себе, но городскую квартиру возьму я.
Дом? Квартиру? Бернадин почувствовала себя словно в тумане и все пыталась взглянуть мужу в глаза: может, он просто неудачно пошутил. Но его черты расплывались, и она никак не могла разобраться, чего больше на его лице — испуга или облегчения. Разлад начался давно, с год назад или даже больше, и они оба это понимали. Джон уже не оправдывался и не извинялся, когда не приходил домой ночевать. Близость исключалась полностью, да они в ней и не нуждались. Даже если и спали в одной постели, то спиной друг к другу.
Струйки пота побежали по вискам, по шее, за ворот намокшей ночной сорочки. К потной шее тут же прилипли волосы, одинокая капля покатилась по спине. Бернадин всего этого не замечала. Она беспомощно щурилась, в надежде увидеть Джона яснее. Ничего, кроме откровенного равнодушия, она в его лице не нашла. Он поджаривал тосты так буднично и спокойно, что Бернадин поняла: ему плевать, каково ей или что она скажет на эту его „новость". Она попыталась вспомнить, как именно он ее преподнес. Кажется, это было сказано тем же тоном, каким, бывало, говорил: ,Яв магазин. Надо что-нибудь?" или „Есть что-нибудь стоящее вечером по ящику?". Впрочем, Бернадин не могла поручиться за точность своего восприятия, потому что слегка одурела, словно марихуаны накурилась. Но она не курила. И все-таки что-то давило на плечи, а голова будто наполнилась легким газом, вроде гелия, и мысли ускользали вместе с ним. Она не могла шевельнуться. Тонула и всплывала, словно наливалась свинцом, а потом делалась невесомой. Все это напугало ее.
Она попыталась заставить ноги двигаться, хотела повернуться и уйти, но их как парализовало. Хотела поднять руки, отмахнуться от всего, но руки тоже словно примерзли. Даже пальцы не двигались. И тут Бернадин почему-то вспомнила, что однажды уже пережила такое же ощущение полнейшей беспомощности. Когда едва не утонула.
Вместе с подругой, которая была на седьмом месяце беременности, Бернадин плыла к плоту на середине озера. Плавала она не слишком хорошо, да еще курила по пачке в день, так что на плот выбралась еле дыша и без сил растянулась на досках. Солнце превратилось в раскаленный оранжево-огненный шар и слепило даже сквозь закрытые веки. Не успела она отдышаться, как слышала: „Готова?" Открыла глаза, увидела над собой огромный живот. Догоняй!" — крикнула подружка и спрыгнула с плота. Бернадин медленно приподнялась, села, сползла к краю и не очень изящно плюхнулась в воду. Подруга была уже довольно далеко. Бернадин проплыла кролем метров пять или шесть, но когда попыталась очередной раз взмахнуть рукой, поняла, что не в силах. Сил двигать ногами тоже не осталось. Она хотела было перевернуться на спину и просто полежать на воде, но от одной только мысли устала. Тогда она успокоилась и медленно пошла ко дну. Бернадин смотрела, как кружатся в светлом потоке золотистые водные струйки, стайки пузырьков, и ей показалось, что она летит. Еще немного, и она уже полностью подчинилась безмятежному состоянию небывалого, неизведанного блаженства, но тут до нее дошло, что она, в сущности, тонет. В панике она захлебнулась, закашлялась и, когда ноги коснулись дна, оттолкнулась изо всех сил, стремясь преодолеть, казалось, километровую толщу воды. Воды оказалось по шею. Бернадин постояла, приходя в себя, отдышалась и медленно побрела к берегу; и вот уже вода была по грудь, потом по колено, по щиколотку… Подруга уже отдыхала, растянувшись на одеяле. Бернадин не стала рассказывать ей о случившемся.
А теперь она смотрела на мужа, думая, как давно она хотела прогнать его, набраться мужества и сказать наконец „Убирайся!" — и никак не могла. Ей хотелось одного: устранить причину мучений, вздохнуть спокойно, вернуться к нормальной жизни, но он ее обставил. Он не только бросил ее, он уходил к другой. Хуже того, он уходил к белой.Такого оскорбления, такого предательства Бернадин не ожидала. Назло, все ей назло. Из глаз катились слезы, и она тщетно пыталась их удержать. И ведь он не прогадает. Только белая и станет терпеть такого мерзавца. Ну, конечно, с ней
Бернадин тупо смотрела на белые крапинки перхоти на лацканах его пиджака. И все Кэтлин, наверное. Грустно, но получается, что понять человека, которого любишь, можно только, если совсем его разлюбишь. В сущности, Джон стал ей просто противен. Годы ушли, чтобы понять, как он падок на все новенькое: женитьба, работа, дети. Все для него лишь очередное событие, и не более того.
Как и обещал себе, он воплотил в жизнь свою американскую мечту: построил прекрасный дом в чудесном месте и обставил его как на картинке. Продумал даже убранство двора, грохнув состояние на искусственные трехметровые пальмы, огромные кустарники, лианы, кактусы и другие образчики флоры пустынь и саванн. Ни Джон, ни Бернадин не играли в теннис, но во дворе было место для корта, и Джон заимел корт. И еще небольшой бассейн, в котором искупался-то всего раза три-четыре и куда Бернадин, боявшаяся воды после того, как чуть не утонула, не заходила глубже, чем по щиколотку. И уж конечно, машины у них могли быть только как в кино: ей Джон купил БМВ, себе „порше" и джип „Черроки" для семейных выездов.
Дети Харрисов должны были учиться только в частной школе, хотя в их районе лучшие государственные школы Скоттсдейла. В этой школе черных детишек всего четверо, но Джон выбрал именно ее. „Они получат хорошее воспитание и солидное образование. И нам не придется опасаться дурного влияния", — заявил он.
За последние пять-шесть лет Бернадин поняла, что муж всего лишь подражает белым, тем самым, про которых читает в престижных журналах и которых показывают по телевизору, представляя себя черным двойником знаменитых телегероев. И у Джона это неплохо получалось. Ему нравилось принимать гостей. Регулярно, минимум раз в месяц, Харрисы устраивали званные вечера, к которым Бернадин, словно заправский шеф-повар, готовила удивительные блюда по рецептам бесчисленных кулинарных книг В специальном погребе Джон держал коллекцию превосходных марочных вин, хотя сам он никогда не пил.
Что ни говори, Джон оказался предприимчивым дельцом. Деньги должны делать деньги", — любил повторять он. Финансами семьи он занимался сам: ликвидные счета в надежных банках, депозитные сертификаты, персональные пенсионные счета, облигации, сберегательные облигации для детей и еще кое-что, о чем Бернадин понятия не имела. Например, ферма в две сотни акров в Калифорнии. Не знала она, что Джон стал совладельцем виноградников в Аризоне. Не знала, куда еще он вкладывал деньги, поскольку он запретил вскрывать его почту. Даже не догадывалась, что он купил тайм-шер [4], в пансионате „Лейк-Тахо", а недавно — еще один жилой дом в Скоттсдейле. Доверяй Бернадин мужу поменьше, она знала бы и об акциях торговой сети метрополитена и об особняке в Филадельфии, купленных им на имя матери. Будь Бернадин менее доверчивой — а все эти годы она только подписывала их общие налоговые декларации, — она наверняка знала бы обо всех его махинациях, и Джону не удалось бы без ее ведома продать свою долю их компьютерной компании всего за триста тысяч, хотя стоила она не меньше трех миллионов. И хотя Джон таким образом превратился в простого служащего, его компаньон и ближайший друг, которому, собственно, и была продана компания, обещал о Джоне „позаботиться", раз Бернадин более в расчет не принималась. Кроме того, Джон по-прежнему имел неограниченный доступ к счетам фирмы. Доверяй Бернадин мужу поменьше, она бы знала, что все это Джон заранее тщательно спланировал и рассчитал. Теперь по документам выходило, что вместо прежних четырехсот тысяч в год у него всего восемьдесят. Но в том-то и дело, что все эти годы она слепо доверяла ему и совершенно не представляла, во что обойдется ей подобная слепота.
Джон допивал кофе, и Бернадин, глядя на него, стиснула зубы, чтобы они не стучали от волнения, она подумала, что, к несчастью, он никогда не ценил ее терпение (и не считал ее добродетелью), благословенное постоянство и надежность. Когда же он понял, что уже достиг всего, о чем мечтал, что жизнь наладилась и идти дальше особо некуда, когда все жизненные события стали слишком будничными и даже результаты сделок предсказуемыми, ему снова захотелось перемен, чего-нибудь новенького. Вот тут-то и появилась Кэтлин. Его безразличие к Бернадин и недовольство их семейной жизнью развивались со скоростью гангрены, и было очевидно, что лекарства достаточно сильного, чтобы ее остановить, не существует, ей даже захотелось предостеречь Кэтлин от того, с чем та может столкнуться.