В плену красной Луны

Гастингс Сьюзен

— Подождите, подождите, — попытался успокоить Филипп взволнованную женщину. — Здесь, безусловно, какая-то ошибка. Конечно, моя жена любит платья, а если она сама не выберет, так это сделаю я.

Он бросил на Дезире укоризненный взгляд, который та даже не заметила.

Филипп принялся торопливо рыться в куче платьев.

— Вот это в качестве дорожного платья, а это для прогулок, шляпы к ним вы можете выбрать сами. — Он повернулся к Дезире, неподвижно сидевшей на стуле. — Твоему детскому упрямству в этом случае больше не поможешь.

Мадам смущенно кашлянула.

—

А как быть с корсетом и нижним бельем?

— О господи, выберите сами, — невольно вырвалось у него. — Вы же видите, что моя жена не в состоянии это сделать.

Модистка пожала плечами и вытащила выбранные ею вещи, несколько смущенно засунув между ними предметы дамского туалета, название которых не произносилось.

— Я пришлю вам счет, — пробормотала она и поторопилась выйти из комнаты. — Мои помощники заберут через час оставшиеся вещи.

— Дезире, ты можешь сказать, что я тебе, собственно говоря, сделал плохого и почему ты так со мной обращаешься? Я желаю тебе только самого хорошего, хочу, чтобы ты снова была счастлива, чтобы ты снова стала нормальной, потому что твое поведение сейчас ненормально. Ты не хочешь даже одеваться соответствующим образом.

Действительно, она до сих пор сидела в утреннем халатике, который принес Филипп.

Девушка подняла на него глаза. Он, не прекращая, шагал по комнате взад и вперед.

— Почему ты назвал меня своей женой? — спросила она тихо.

Он мгновенно остановился.

— Что?

— Почему ты называешь меня своей женой? — повторила она.

— Потому что в принципе ты и есть моя жена. Мы должны были давно пожениться, теперь я это понимаю. Тогда, вероятно, ничего бы такого и не приключилось. Мы поженимся в самое ближайшее время, как только приедем в Париж.

— В Париж?

— В Париж, — подтвердил он. — Мы едем завтра.

Глава 42

Филипп велел принести завтрак в номер. Конечно, он мог бы сейчас отправиться с Дезире позавтракать на террасе отеля, но девушке не хотелось выходить на люди. Он должен был помочь ей одеться, при этом настоял на том, чтобы она зашнуровала корсет. Сейчас наступил момент, когда он принял на себя полную ответственность за Дезире. Она была совсем одна на свете, как и он сам. Они еще не венчались в церкви, но ему это было безразлично, он считал Дезире своей женой.

Ночь они провели раздельно: Дезире в постели, а Филипп на слишком коротком канапе. Дезире не могла вынести физической близости с ним, и он пришел к горькому выводу, что ее изнасиловали туареги. Надеясь, что это останется без последствий, он собирался упорно делать все, чтобы она оправилась. Как со всем этим справиться, страдалец еще не знал. Вероятно, надо просто заставить ее забыть о прошлом.

Раньше у них была богатая сексуальная жизнь и они проводили вместе очень волнующие ночи. Филипп не был пуританином, да и вообще не был человеком строгой морали. Он сможет простить ей все.

Дезире едва прикоснулась к еде. Корсет не давал ей дышать, сдавливал ребра и живот так, что все болело. Она не знала, как перенесет железную

дорогу.

На мгновение у нее закружилась голова, и она вцепилась в край стола. Железная дорога унесет ее из пустыни. Это будет окончательное прощание. Все в ней противилось этому. Разве можно просто так уйти и все оставить позади себя, как будто ничего и не было?

Девушка встала из-за стола и подошла к окну. Надавила руками на высокие ставни, которые не давали дневной жаре проникнуть в комнату. Они мимолетно напомнили ей о ее хорошенькой квартире на рю де Вуазин в Париже. Там тоже были высокие узкие ставни.

На улице уже царило оживление. Арабские торговцы бойко предлагали свой товар, по-европейски одетые мужчины куда-то деловито торопились, другие прохаживались со своими супругами или искали кафе.

Кричал упрямый осел, отказываясь тянуть перегруженную повозку, и крестьянин непрерывно разговаривал с ним, как будто мог таким образом убедить его слушаться. Полностью закутанная в покрывало арабская женщина, держа за руки двух детей, торопилась пробраться сквозь толпу. Может быть, дети были больны, и она искала французского врача.

За спиной Дезире слуга убирал стол после завтрака, а горничная застилала постель. Филипп дал обоим чаевые, все это было совершенно нормально.

Девушка закрыла ставни, и комната погрузилась в сумерки.

— Что ты, собственно говоря, ощутил, когда солдаты стреляли в мужчин, женщин и детей? — тихо спросила Дезире.

Филипп беззвучно застонал.

— О господи, Дезире, у меня не было никакого влияния на солдат. Ими командовал лейтенант Пеллегрю. Он не допустил бы вмешательства гражданского лица в свои дела.

— Я спрашиваю тебя, что ты при этом ощутил? — повторила она.

Он беспомощным жестом поднял руки и снова опустил их.

— Ты имеешь в виду, хотел ли я этого. Я бы дал многое, чтобы этого не случилось, но боялся за тебя. Ты это понимаешь?

Она молча покачала головой.

— Нет, не понимаю, — проговорила она спустя некоторое время. — Ты действительно думал, что дети меня спрятали?

Он опустил голову.

— Нет, — признался он. Провел рукой по волосам и бросил на Дезире отчаянный взгляд. — Но что я мог сделать?

Она без слов отвернулась. Он опустился на стул.

— Пойми меня, Дезире, ты исчезла. В Алжире сказали, что ты искала караван, который мог бы отвезти тебя в земли туарегов. Я почти обезумел от страха. Твой отец пропал, а теперь еще и ты. Я расспрашивал всех людей, которые были знакомы с пустыней, но никто не советовал мне искать тебя. Потом я наткнулся на караван-сарай в Туггурте и нашел человека, который был готов отправиться в поисковую экспедицию со своими верблюдами и со своими людьми, но с условием, что нас будут сопровождать солдаты. Я телеграфировал в гарнизон в Уаргле, и они согласились. В Хасси Мессауде мы встретились. Лейтенант Пеллегрю рассказал мне о многочисленных нападениях туарегов и о том, что смертельно опасно появляться в местах их обитания. К сожалению, умиротворение пустыни еще не достигло той точки, чтобы можно было осмелиться на экспедицию в эту область.