В погоне за тайной века

Пасецкий Василий Михайлович

В это трудное время он не перестает задумываться о нуждах гидрографии и шлет в морское министерство записку о необходимости исследования Каспийского моря.

Вместе с тем он внимательно следит за обороной Севастополя, радуется тому, что Нахимов здоров, зная, что с жизнью его друга связана «надежда на бодрость» осажденного неприятелем города. Он так возмущен бездарностью и глупостью Меньшикова, что не находит «слов выразить презрение к этому пусто-острослову». [338]

338

ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 8, л. 138.

К кому бы из своих знакомых он ни заходил в Николаеве, везде он слышит «одну и ту же песню про бедствия Севастополя и проклятия Меньшикову».

В июле 1855 года Рейнеке вернулся в Петербург и встретился с Фердинандом Петровичем Врангелем,

который недавно был назначен управляющим морским министерством. Врангель предложил Рейнеке возглавить Гидрографический департамент и Ученый комитет. Рейнеке долго отговаривался «не из чванства и не из лени, — а по совести сознавая себя слабосильным для этой должности».

Но Михаилу Францевичу пришлось сдаться. «Да, свобода, милая волюшка — дороже всех почестей и огромного содержания, которыми меня осыпали», [339] — записал он в дневнике…

1855 год нанес Рейнеке два жестоких удара. Едва долетела до Петербурга весть о героической смерти в Севастополе Павла Степановича Нахимова, как он получил известие, что в Селенгинске скончался Николай Александрович Бестужев.

М. А. Бестужев.

339

Там же, л. 144.

«Во всяком возрасте, — писал он Михаилу Александровичу Бестужеву 7 сентября 1855 года, — тяжело терять близких по сердцу, но в летах за 50 эти потери еще тяжелее: тут уже нет надежды приискать другого друга или приятеля по сердцу. С детства моего Павел был лучшим и ближайшим моим товарищем, приятелем и, наконец, другом не по одному холодному светскому званию, а по искренности чувств взаимной привязанности нашей. Его не стало, и едва ли кто заменит его мне, хотя я имею еще довольно старых и тоже душевно любимых мною друзей прошлой нашей юности и приятелей из среды питомцев, прошедших через мои руки в последние 25 лет. Но все это только утешение, не к замене потери. Тяжело!» [340]

340

ИРЛИ, ф. 604, д. 16 (5585). л. 133.

Михаил Бестужев вместе с Рейнеке горевал о падении Севастополя, но тут же добавлял, что Севастополь пал «с такою славою, что каждый русский, и в особенности каждый моряк, должен гордиться таким падением, которое стоит блестящих побед». [341]

Михаил Бестужев посадил на берегах Амура семена акации, собранные Рейнеке в саду Нахимова в Севастополе. Семена принялись, и через год деревца достигли в вышину полутора аршин.

Рейнеке пережил Павла Нахимова и Николая Бестужева всего лишь на четыре года. В 1858 году врачи выпроводили его на воды, за границу. Но лечение у знаменитых и не знаменитых докторов не помогло. 17 апреля 1859 года в одной из гостиниц Франкфурта-на-Майне незаметно угас человек, который сжег свое сердце, чтобы искры его сияли в ночи многие годы всем странствующим и путешествующим.

341

Письма Михаила Бестужева к М. Ф. Рейнеке. В кн.: «Литературное наследство», т. 60 Декабристы-литераторы, т. II, кн. 1. М., изд АН СССР, 1956, стр. 236.

Через несколько недель в этот немецкий город приехал один из друзей Рейнеке. Он разыскал на местном кладбище могилу адмирала. На каменной плите лежали только что сорванные цветы. Кто-то был здесь всего несколько минут назад! Кто?!

Ему не удалось разыскать в местной русской колонии людей, которые могли бы знать Рейнеке…

Перед отъездом в Россию друг снова пришел на кладбище, и снова на каменной плите алели цветы, на которых еще не высохла утренняя роса.

И уже когда проезжал полями и лесами России, он вспомнил, что такие же алые гвоздики всякий раз встречали Рейнеке на его квартире, когда он возвращался из своих трудных скитаний…

МЕЧТА КАРЛА БЭРА

Письмо великого мореплавателя Ивана Федоровича Крузенштерна было немногословным. Прославленный капитан «Надежды» сообщал, что не забыл о его просьбе и готов помочь ему определиться в качестве натуралиста либо в Янскую, либо в Колымскую полярную экспедицию. Он сообщал далее, что эти экспедиции отправляются через несколько месяцев из Петербурга для исследования Новосибирских островов и северного побережья Чукотки. Одновременно они будут вести поиски загадочной земли, виденной сержантом Андреевым в шестидесятых годах XVIII столетия, и гористых островов, которые совсем недавно усмотрели Яков Санников и Матвей Геденштром.

Мечта его юности исполнилась. И все-таки Карл Максимович Бэр, воспитанник Дерпта, ныне профессор зоологии Кенигсбергского университета

чувствовал себя застигнутым врасплох. Он только что женился. Не мог же он оставить свою юную подругу в чужом городе и отправиться один на край света, к неведомым берегам Новой Сибири и Чукотки, чтобы провести там в трудах и лишениях, возможно, целых три года. Вместе с тем заманчиво было побывать в тех местах, где еще никогда не ходил ни один ученый-натуралист. Правда, его больше привлекал Таймырский полуостров. Там, в самом северном районе Евразийского континента, ему хотелось исследовать развитие животного и растительного мира. На первый случай он даже мог бы удовлетвориться знакомством с Новой Землей. Ведь надо всего лишь несколько месяцев, чтобы посетить ее берега. Это можно сделать, не покидая работы и не огорчая жену… И января 1820 года Бэр написал ответ И. Ф. Крузенштерну, занимавшемуся на своей мызе Асс составлением «Атласа Южного моря» и в то же время принимавшего горячее участие в организации русских полярных экспедиций:

«Бесконечно обязан Вам за добрую память, которую Вы обо мне сохранили. Перед тем, как ответить на Ваш вопрос, позвольте мне еще раз поблагодарить Вас за те часы, которые я провел у Вас в Ассе. Вы не можете представить себе, какое благодетельное впечатление Вы на меня произвели и с каким удовольствием я снова о Вас вспоминаю.

Найти в глубине нашей дорогой Эстонии человека, живущего всецело для науки, было так радостно и необычно, что мне это кажется почти романтичным.

В то время как Вы интересуетесь морем и его берегами, меня интересует то, что проявляет жизнь и пользуется ею в море и на его берегах.

Вот почему (разрешите мне это выражение) я чувствую себя родственным Вам, и Ваше предложение прозвучало для меня, как радостный призыв из родной страны.

Но когда я взвешиваю условия предлагаемого путешествия, то я чувствую себя принужденным побороть свою жажду путешествий. Как пишет Энгельгардт, Врангель полагает, что ему придется быть три года в отлучке. Это хороший промежуток времени, и жертва им возлагает соответствующие обязательства. Суша Крайнего Севера дает очень мало зоологической добычи; море, правда, — больше, даже, вероятно, весьма много. Меня чрезвычайно интересует ближайшее, особенно анатомическое, изучение китообразных. Но для этого надо непременно располагать механическими вспомогательными средствами посторонних рук. Указанного как раз не обещает эта экспедиция. Да еще нужно быть уверенным в том, чтобы данные начальствующим офицерам инструкции не сделали бы невозможными какие бы то ни было исследования зоологического характера. Относительно же этого я еще ничего не знаю. А что там наверху не найдется много растений, это менее всего меня тревожит. Я ведь мало придаю значения сухому сену, привозимому путешественниками в гербариях.

Меньшей величины животные Ледовитого океана и несомненно интересные следы ископаемых животных, которые должна дать Новая Сибирь, заставляют меня без колебаний согласиться на то, чтобы принять участие в одногодичном путешествии в эти области, но на три года я с трудом получил бы отпуск, и я сделал бы слишком смелый шаг, если бы из-за этого путешествия потерял здешнее место. Совсем иначе дело обстоит с экспедицией примерно из Архангельска на Новую Землю, которую можно было бы закончить в 3/4 года и на которую я, наверно, получу отпуск: совсем иначе с путешествием вокруг света или в Южную Сибирь, которое наверняка дало бы богатую жатву для моей науки. Поэтому я убедительнейше прошу Ваше превосходительство в случае, если возникнут новые планы путешествий, вспомнить обо мне и простить меня, если я на этот раз не соглашусь. Вы сохраняете в моем лице преданную Вам душу, и я рассчитываю на случай, который мне даст возможность бросить якорь в своем отечестве. Может быть Румянцев [342] примет решение организовать экспедицию для объезда берегов Белого моря. В таком случае я надеюсь получить возможность провести пару дней в Ассе у многостранствовавшего Улисса». [343]

342

Н. П. Румянцев предполагал снарядить экспедицию на Новую Землю, но затем отказался от этой идеи в связи с посылкой экспедиции Лазарева и Литке.

343

М. М. Соловьев.Письма К. М. Бэра к адмиралу Крузенштерну, в кн.: «Первый сборник памяти Бэра», Л., изд. АН СССР, 1927, стр. 15–16.

Итак, он отказался от участия в Колымской экспедиции Фердинанда Петровича Врангеля. Счастливый случай, о котором он недавно мечтал с упоением, безвозвратно упущен. Обижаться можно только на самого себя, на недостаток решимости… Теперь надо ждать новой удачи.

Россия посылает корабли и в Белое море, и к Новой Земле. Он хочет принять участие в плавании. Снова просит содействия капитан-командора Крузенштерна. Иван Федорович 4 октября 1822 года сообщает Литке о его желании, но университет не дает отпуска. Проходит год, другой. 1 июля 1825 года Бэр пишет Литке и просит его сообщить, в каких местах Белого моря и Новой Земли он мог бы собрать наиболее богатые зоологические и ботанические коллекции.