В погоне за звуком
Шрифт:
Сам Морриконе был очень доволен, когда ожидаемый результат материализовался у него на глазах, как с технической, так и духовной составляющей – ибо Эннио всегда верил в то, что музыка может стать для человека источником личного спасения.
Любопытно то, что сам Эннио, с моей точки зрения, неверно понял значение самого фильма. Хотя сам сценарий «Миссии» весьма неоднозначен, но он прони, (где появляется обнаженная девочка, которая вылавливает из воды скрипку, а не канделябр, видит знак надежды и на этом строит всю композицию. Осознанно он это делает, или же такой контраст с самим фильмом, закончившимся полной катастрофой, – результат его ошибочной интерпретации, кто знает? На
Тема водопада, которая повторяется в финальных титрах, черпает начало в этнической теме и строится всего на трех нотах. Она всегда напоминала мне немного доработанную песню Мины «Если бы позвонив». Это очень интересно, ведь «Если бы позвонив» – одна из немногих песен, написанных Эннио в шестидесятые. И вот след из этой песни через двадцать с лишним лет протянулся до «Миссии», фильма 1986 года! Между одной и другой работой почти полжизни! Но Эннио никогда не отказывается от своих лучших находок.
Как мне кажется, то признание и та популярность, которых добился Эннио Морриконе от разных поколений слушателей всего мира, – результат того, что он всегда умел упрощать музыку так, чтобы никакого упрощения не было заметно. Слышал бы он меня сейчас, он бы непременно поморщился.
Слушатель нашел в нем то, чего лишил его XX век и в частности «Новая музыка».
15 июня 2014 г.
С самого юного возраста у меня была возможность получить разнообразный музыкальный опыт: сначала я изучал творения великих западных композиторов, а затем заинтересовался этнической музыкой Латинской Америки.
После пребывания в Колумбии я решил переехать в Европу, и тогда меня посетила мысль начать изучение авангардистских тенценций. Однако нужны были деньги, и я стал работать аранжировщиком на студии RCA в Риме. Именно там мы и познакомились с Морриконе.
В те годы RCA была самой большой студией звукозаписи во всей Италии, они заключали контракты со множеством музыкантов и исполнителей, которые вскоре прославились на весь мир.
Когда я пришел туда, Эннио уже работал несколько лет, разрываясь между индустрией звукозаписи и телевидением. Помню передачу под названием «Маленький концерт», где он делал аранжировки известных композиций. По мере того как производство RCA разрасталось, нас обоих попросили выбрать тех исполнителей, с которыми мы предпочитаем работать. У Эннио была своя работа, у меня – своя, так что мы могли и дальше работать без конфликта интересов. Более того, мы познакомились ближе и даже подружились.
Наши профессиональные судьбы весьма похожи: оба мы начинали с аранжировок, потом стали заниматься написанием песен, хотя я уделил этому гораздо больше времени, и, наконец, перешли в кинематограф.
За плечами у Эннио были богатейший опыт академической работы, консерватория, что отражалось и в его аранжировках, весьма сложных и очень оригинальных. Тем не менее он все же решил работать на студии звукозаписи на постоянной основе, и чтобы осуществить это, пришлось сменить направление, поскольку цель любой компании – это прежде всего прибыль, и RCA в этом смысле не была исключением. Поскольку Эннио был очень умен и профессионален, он понимал, что компания нуждается в более простых, но запоминающихся мотивах, но в то же время он всегда мог предложить что-то необычное, отличающееся от «типичного музыкального продукта» того времени. Стоит только послушать записи, которые
Позднее, в середине шестидесятых, Морриконе вытянул счастливый билет, единственный в своем роде, когда написал музыку для вестернов Серджо Леоне. Фильмы эти стали настолько популярны, что я до сих пор частенько называю его рок-звездой. Он мог бы собирать стадионы, как группы вроде Rolling Stones.
Еще одной важной вехой наших отношений оказались уроки, которые преподал мне Эннио. Однажды я понял, что в моем образовании присутствуют определенные «лакуны», в то время как Морриконе, получивший блестящее образование, хорошо подкован в таких вещах, как гармония и контрапункт. Я обратился к нему с просьбой давать мне уроки. Эннио ответил, что в том, что касается гармонии, у меня уже есть все необходимые навыки для успешной работы, но добавил, что уроки контрапункта, возможно, не помешают. Я брал у него уроки несколько месяцев и думаю, что они мне весьма пригодились: Эннио оказался очень требовательным учителем и спрашивал с других не меньше, чем с себя самого.
Иногда я принимался с ним спорить, поскольку он навязывал кучу правил, казавшихся мне совершенно бесполезными, но теперь-то я понимаю, что доскональное изучение контрапункта возможно только так.
Мы с Эннио общались довольно долго, почти не теряя друг друга из вида. Не помню, чтобы мы часто спорили, однако было несколько моментов, касательно которых наши мнения расходились. Эннио был убежден, что саундтрек к фильму, независимо от визуального ряда, должен обладать собственным композиционным единством. Мне же казалось, что такая точка зрения Морриконе, как и многих других великолепных музыкантов, является следствием органической концепции музыкальной организации, заимствованной из истории западной музыки в целом.
Именно это его утверждение и порождало наши споры. Например, соната считалась одной из основополагающих форм «благородной» западной музыки, и так было вплоть до конца XIX века, но музыкальные идеи, возникавшие и развившиеся, впоследствии оказались очень разнородны.
Если не ошибаюсь, мы говорили и о «благородной» музыке. Само понятие предполагало, что существует и «неблагородная», «простецкая» музыка. Но ведь это совершенный лингвистический нонсенс. С моей точки зрения музыка может быть плохой, но «неблагородной», «простецкой» музыки не бывает!
Еще одно выражение, которое я всегда воспринимал с большим вопросительным знаком, – это «абсолютная музыка». Эннио любит употреблять его, противопоставляя коммерческую – прикладную – и некоммерческую музыку, «для души». Я же предпочитаю выражение «инструментальная музыка».
– Думаю, эта идея родом из немецкой культуры и течения романтизма. Бетховен и ему подобные часто говорили об «абсолютной музыке», стремясь обособить фигуру композитора и противопоставить его обществу. Словно подчеркивая, что, говоря языком музыки, композитор приносит в мир некое послание, которое может быть выражено лишь через него и его музыкальный инструмент. Мне представляется, что, отказавшись от романтического идеала чистой, высокой, абсолютной музыки, как бы мы ее ни называли, Эннио чувствовал себя не в своей тарелке, и это вызвало в нем желание противопоставить что-то ремеслу аранжировщика. Когда я об этом думаю, мне грустно, потому что при мне он нередко выражался довольно резко о прикладной музыке, потому как она почти всегда строится на тональной или модальной системе, что бесконечно далеко от его «абсолютной музыки».