В поисках Дильмуна
Шрифт:
Изучая фотографии, чертежи, отчеты и черепки — итог основательно продуманных и выполненных раскопок, — я невольно сожалел о том, что такая энергия и инициатива не были вознаграждены более волнующими находками. Знай я в те минуты, что впоследствии покажет остров Файлака, я сожалел бы еще больше. Слишком часто в археологии случается так, что профессионалы собирают плоды там, где семена посеяли любители. Если говорить о Персидском заливе, то здесь мы вообще обязаны почти всеми главными открытиями чутью зорких любителей и щедрости, с какой они делятся с нами своими открытиями. Надеюсь, сэр Гвейн Белл (впоследствии британский посол в Нигерии) и Джон Мыор (несомненно, и сейчас представляющий где-нибудь Британский совет) довольны тем, как мы распорядились древностями острова, на котором они начали раскопки первыми.
Именно Джон Мьюр на другой
Перспектива, что мы можем найти что-нибудь интересное для музея, сразу увлекла Дарвиша Микдади, и после обязательной получасовой светской беседы за чашкой кофе мы еще полчаса посвятили серьезному планированию экспедиции на следующий год. Вылетая на другой день в Данию, я увозил в портфеле проект утвержденного в принципе ходатайства о разрешении произвести археологическую разведку на территории всего Кувейта, с упором на остров Файлаку, причем министерство просвещения брало на себя все расходы.
Да и в самой Дании меня в то лето ждало много дел. Подготовка работ на Бахрейне, в Катаре и Кувейте не на один месяц пригвоздила меня к письменному столу в окружении заваленных черепками полок, между тем как остальные сотрудники музея под летним солнышком занимались раскопками датских древностей. Я не успевал нумеровать черепки. Наш отдел консервирования, размещенный во временной лачуге за музеем, едва справлялся с консервацией подверженных коррозии бронзовых изделий. К тому же в штате не было чертежника, который оформлял бы надлежащим образом выполненные нами в поле разрезы и планы. Наша экспедиция уже становилась непосильной нагрузкой для музея, чьи ресурсы никогда не предусматривали обширных археологических изысканий в странах Востока, и не было недостатка в искренних доброжелателях, призывавших нас остерегаться от неконтролируемого роста экспедиционных работ, превышающего возможности финансирующих организаций. Наверное, они были правы, но мы уже зашли настолько далеко, что не могли давать задний ход.
Сами того не подозревая, мы начали копать в центре археологического вакуума, и некий закон «культурной аэродинамики» принуждал нас расширять свою деятельность, чтобы заполнить этот вакуум. Когда нам предлагали новую задачу или новый район и к тому же обеспечивали средства для работы, оправдать отказ можно было, лишь убедив себя и наших покровителей, что предлагаемое дело никак не входит в сферу того, чем мы уже заняты. Но сфера наших исследований быстро расширялась, и уж Кувейт-то, во всяком случае, теперь входил в нее. Мы только что выявили участие Бахрейна в оживленной торговле с Месопотамией во II тысячелетии до н. э; естественно, занятые в этой торговле суда плыли мимо Кувейта и Файлаки. И где-то в тех краях проходила упоминаемая Саргоном Ассирийским в VII в. до н. э. граница между Дильмуном и Бит-Иакином.
До сих пор я мало касался Бит-Иакина, а ведь он в известном смысле — загадка почти такого же ранга, как Дильмун. Мы видели выше, что о Бит-Иакине говорилось, как о стране, расположенной к югу от Вавилонии, к югу от Ура и от всех хорошо известных городов Месопотамии. Название «Бит-Иакин» родилось совсем незадолго до. времени правления Саргона; оно означает «Дом Иакина», а Иакином звали вождя, который полустолетием раньше принял титул царя и сильно докучал ассирийским правителям. Сама же страна была гораздо древнее. Прежде вавилоняне называли ее просто Морская страна. Как таковую, ее часто упоминают в текстах II тысячелетия до н. э (в том числе, как мы видели в конце предыдущей главы, почему-то в качестве поставщика слоновой кости Дильмуну), и она не однажды распространяла свое владычество на южную часть Вавилонии. Так, в XVI в. до н. э.,
Словом, мы не могли сослаться на то, что возможные находки в Кувейте нас не касаются. Организация экспедиции упиралась всецело в вопросы снабжения. И летом 1957 г. мы разработали соответствующую программу.
В начале января 1958 г. курсом на Бахрейн вылетело одиннадцать человек. Троим предстояло сразу же отправиться в Катар вместе с П. В., который должен был провести с ними две недели, уточняя места раскопок (курганный могильник и развалины поселения на северо-западе), а затем вернуться на Бахрейн. Мы могли быть спокойны за Катар: в том году работами там руководил Эйгил Кнут, опытный начальник экспедиций, правда, в несколько другой части света. Эйгил — один из наиболее известных современных исследователей Гренландии и крупнейший авторитет по вопросам древнеэскимосских поселений на Земле Пири.
Тем временем я должен был проследить за возобновлением раскопок на Бахрейне. Задача несложная, поскольку состав нашего отряда с прошлого года практически не изменился. В итоге через три недели мы с П. В. смогли отправиться в Кувейт; было условлено, что еще через неделю к нам присоединятся четыре человека из Дании.
План довольно рискованный: за эту неделю нам двоим предстояло обследовать страну, не уступающую площадью Катару, и определить, где новому отряду начать раскопки.
На четвертый день мы высадились на Файлаке. С палубы катера, крепившегося на отраженной волне, открывался вид на окаймляющий все западное побережье плоский белый пляж. Ширина острова в этом месте чуть более четырех с половиной километров, но карты говорили нам, что до крайней восточной точки от этого пляжа свыше И километров. Слева вид замыкал скалистый мыс, увенчанный бугром. Капитан катера объяснил, что этот бугор — святилище Аль-Хидра, Зеленого Человека. Справа, на юге, пляж упирался в две возвышенности, известные под названием Са’ад ва Са’аид. На одной из них просматривалась каменная постройка, а перед ними, у самого пляжа, стояла кучка бурых глинобитных домиков, составляющих деревню Зор — единственное селение на Файлаке.
Ни гавани, ни пирса… Пока работающий в половину мощности мотор удерживал катер па границе прибоя, капитан-бородач запросил по радио директора местной школы, чтобы за нами выслали лодку. Катер принадлежал министерству просвещения; он обеспечивал снабжение файлакской школы продуктами и прочими необходимыми вещами и раз в две недели отвозил преподавателей на уикэнд в Эль-Кувейт.
В ответ на радиовызов от берега отчалило выдолбленное из- одного бревна длинное узкое суденышко. Опытный лодочник ловко прижимал долбленку к борту катера, пока мы передавали в нее наши сумки, треноги, ледоруб, с которым я никогда не расстаюсь, и спускались сами. Едва не черпая бортом воду, лодка развернулась, и волны вынесли ее на покатый берег. Здесь нас на безупречном английском языке приветствовал коренастый мужчина в строгом коричневом костюме — директор школы. В его просторном кабинете с двумя рядами кресел перед рабочим столом (так у арабов принято обставлять приемные) мы познакомились с молодыми преподавателями-палестинцами, одетыми по-европейски.
Если мы с П. В. кутались для защиты от прохладных морских ветров в арабские шерстяные плащи[39], то эти служители просвещения не желали уступать обычаям страны, в которой оказались. Да этого здесь бы и не поняли. Мы приехали изучать прошлое Кувейта, а египтяне, иорданцы и палестинцы были наняты созидать его будущее, понимая под этим европеизацию. Выстроенная всего два года назад современного вида школа продолжала расширяться, и штат преподавателей составляли полные энтузиазма новаторы, явно увлеченные возможностью на голом месте вводить новейшую систему образования, не считаясь с расходами и былыми традициями. На стенах кабинета висели рисунки и картины учащихся, запечатлевших местные сюжеты, а также диаграммы посещаемости и успеваемости. В коридоре мы обратили внимание на стеклянные витрины с коллекциями здешних растений, птиц и насекомых. Сразу после кофе нам показали актовый зал со сценой и кинобудкой. Да и кофе был, как принято в Леванте, сладкий, турецкий, а не с кардамоном, как его пьют на берегах Персидского залива.