В поисках Дильмуна
Шрифт:
Мы продолжали ломать себе голову над датировкой этих зданий. Они не могли быть моложе зарытых под полом «ванн-саркофагов» (их число достигло уже 4), которые мы датировали примерно 650 г. до н. э. Но насколько они старше? В 1962 г. мы заложили траншеи в полах, чтобы датировать нижележащие слои и получить хронологические границы. И встретили тут касситов.
Под полом восточного «дворца» мы сразу же наткнулись на массивные стены из тесаного камня, почти вдвое превосходившие толщиной (немногим меньше метра) стены самого «дворца». Пройдя около них вглубь примерно с метр, мы обнаружили цементный пол. Дальнейший ход наших траншей выявил контуры большого прямоугольного здания с симметричной внутренней планировкой: по 5 маленьких квадратных комнат с обеих сторон узкого центрального двора.
Если лежащее выше здание определенно было жилым, то
Археологи всегда рады пожарам. Людям редко уда-etc» спасти содержимое горящего здания, и мало кто потом станет рыться в золе, отыскивая поврежденное огнем имущество. Поэтому, раскопав сгоревшее жилище, мы рассчитываем обнаружить большую часть несгораемого материала. Где огонь, там и уголь, а уголь поддается датировке по остаточному содержанию радиоактивного изотопа С-14. До сих пор нам не везло в поисках материала для радиокарбонной датировки. После добытых мною трех образцов из разоренного города I, которые из-за примеси битума дали совершенно фантастические даты, мы все надежды возлагали только на обуглившееся дерево, а этот материал оказался великой редкостью. Теперь же финиковые косточки из касситского здания дали нам уголь без примесей, и мы наполнили им полиэтиленовый мешочек. После надлежащего исследования в следующем году мы получили ответ от радиокарбонной лаборатории в Копенгагене (К-827). Раскопанное нами здание сгорело в 1180 г. до н. э., с возможным отклонением плюс-минус НО лет.
Эта дата нас вполне устраивала. Как бы вы ни были уверены в идентификации (мы нисколько не сомневались, что наша «касситская» керамика не просто похожа на касситскую посуду Месопотамии, а тождественна ей), приятно получить независимое подтверждение ваших выводов. Касситский период в Месопотамии продолжался с 1700 по 1200 г. до н. э. Стало быть, здание, на которое теперь мы вышли, привязывалось к самому концу касситского периода. Тем самым сузились хронологические границы для нашего «дворца». Он был построен после 1180 г., но раньше 600 г. до н. э. Эти рамки согласуются с ассирийским и нововавилонским периодами в Месопотамии, подтверждая наше предположение, что город V — резиденция Упери, правившего около 710 г. до н. э.
Запасы фиников, хранившиеся в «касситском» здании, позволяли судить о его назначении. Очевидно, это был склад или пакгауз; возможно, он принадлежал купцу. Впрочем, вряд ли стоит спешить с выводами, исходя из содержимого склада. Хотя два документа касситского периода из Ниппура указывают, что Дильмун в ту пору экспортировал финики, и хотя «дильмунские финики» высоко ценились в Вавилонии, это еще не значит, что мы раскопали торговый склад. Несомненно, финики, как и в наши дни, были также основным продуктом потребления внутри страны.
Мы располагаем некоторыми свидетельствами того, чем занимались в этом здании, притом свидетельствами особого рода, какие нам до тех пор почему-то не встречались, а именно: мы нашли 6–7 поврежденных табличек с клинописью.
В месопотамских раскопах глиняные таблички с клинописью настолько обычны, что иракские законы предусматривают непременное участие в любой экспедиции специалиста по эпиграфике, владеющего навыком дешифровки. Среднее количество табличек на каждый раскопанный дом составляет там от 6 до 7; в храмах и дворцах их обычно сотни, а в исключительных случаях — Десятки тысяч. Мы не нашли ни одной таблички в храме под Барбаром, не было их также ни во «дворце», ни в домах у северной стены Кала’ат аль-Бахрейна. Трудно поверить, чтобы жители Дильмуна не владели грамотой; нам оставалось заключить, что они писали не на глине, а на менее прочном материале, который истлел за прошедшие тысячи лет. Но в касситский период, видимо, кто-то все-таки писал на глине, притом на вавилонском языке. Конечно, не исключено,
Независимо от национальности, только состоятельному купцу было по средствам сооружать такие мощные прямоугольные дома. Раскопанное нами строение было не единственным. Параллельно ему вдоль северной стороны узкого проулка тянулась наружная стена, другого, по-видимому, такого же здания. Стоя у главного входа в западном конце склада, человек в ту пору видел простирающуюся в обе стороны улицу 12-метровой ширины, а такие широкие улицы найдены только в городах долины Инда — Хараппе и Мохенджо-Даро. Через улицу перед ним поднимались каменные фасады других, не менее внушительных строений. Собственно, они и теперь возвышаются перед нами. Ибо одна из внутренних стен дворца, долго интриговавшая нас необычной толщиной и высоким качеством облицовки, оказалась частью расположенных напротив склада домов того же касситского периода, включенной в более позднее здание.
Мы еще не кончили наносить на нашу карту пакгауз и другие объекты касситов, а уже завершился сезон 1963 г. И настало время подвести очередные итоги.
Мы проработали в поле десять лет. Похоже было, что в Кувейте нам уже не придется копать. Кувейтское правительство теперь располагало вполне дееспособным Управлением древностей, и посетивший Кувейт эксперт из Сирии указал, что в странах Востока не принято, чтобы правительство финансировало иностранную экспедицию. Управление древностей не совсем разделяло его точку зрения, однако вполне логично выразило пожелание до продолжения работ увидеть подробный отчет о наших пятилетних раскопках, лучше всего — в печатной форме. При ограниченности наших ресурсов в Дании на подготовку такого отчета требовался не один год.
В Катаре мы рассчитывали завершить в следующем году разведку стоянок каменного века, после чего не видели особого смысла продолжать там исследования.
На Умм ан-Наре мы вышли на финишную прямую; зато Бурайми по-прежнему манил нас своей недоступностью. Между тем отношение к нам шейха Шахбута, поначалу с таким интересом наблюдавшего за нашими раскопками, переменилось. В его страну хлынул поток нефтедолларов, а заодно и полчища всевозможного рода коммерсантов. Перед ним возникла та же дилемма, что и перед каждым внезапно разбогатевшим шейхом: как отличить строителя от расточителя. Шахбут хорошо понимал, что даже самая честная фирма думает о своей выгоде, и в любом проекте ему виделась корысть. Подозревая подвох в каждом контракте, вероломство в любой сделке, он замкнулся в себе. Даже нефтяные компании, источники его богатства, натолкнулись на растущую подозрительность и непокладистость со стороны шейха. Его недоверие распространилось и на нас. Подобно нефтяным компаниям мы не просили у него денег, зато подобно им что-то вывозили из страны. Исходя из аксиомы, что иностранцы помышляют лишь о том, чем поживиться в его владениях, шейх не сомневался, что мы вывозим нечто очень ценное. Раз или два к нам на Умм ан-Нар неожиданно являлись полицейские офицеры. Они требовали, чтобы мы при них опорожнивали только что найденные горшки, и не скрывали своего удивления, когда в горшках не оказывалось ничего, кроме песка.
Однако факт, что среди наших находок нет никаких явных ценностей, лишь увеличивал подозрительность правителя. То ли мы чрезвычайно ловко укрываем обнаруженное золото, то ли найденные нами предметы облапают значительной рыночной стоимостью, известной только посвященным. Мы протестовали, мы отдали третью часть керамики из погребений, пообещав вернуть все остальное, как только проведем инвентаризацию, — ничто не помогало. Мы твердили, что заняты поиском знаний, исследуем историю его страны. Пять лет назад такое объяснение вылилось в длинную интересную дискуссию; теперь оно было встречено откровенным недоверием. Шейх твердо решил не допускать, чтобы европейцы втирали ему очки. Словом, было похоже, что и в Абу-Даби наши дни сочтены.