В поисках Великого хана
Шрифт:
На самом корабле молодые люди видели друг друга лишь издали. После той ночи, когда их застиг Перо Гутьеррес, Лусеро уговорила Фернандо прекратить посещения кормовой башни. Она умолчала о своих новых заботах, боясь рассказать о них Куэвасу, и без того ожидавшему удобного случая, чтобы отомстить бывшему королевскому буфетчику.
Что же касается Перо Гутьерреса, то в течение последней недели океанского плавания, еще до открытия острова Гуанаани, он довольствовался тем, что с загадочным видом посматривал на Лусеро и тщетно пытался остаться с нею наедине; теперь, однако, он стал проявлять угрожающую настойчивость.
Однажды вечером, когда дон Кристобаль находился на берегу, Гутьеррес признался Лусеро в том, что он видел ее и Куэваса совершенно нагими, словно они были райской четой,
Наконец-то он понял, откуда исходило то таинственное влечение, которое он давно уже ощущал к пажу адмирала, и которое поначалу проявлялось в таких уродливых формах, в грубых словах и неприкрытой враждебности. Это было извращенное выражение неосознанного чувства любви. И в тот вечер, когда он говорил обо всем этом, он захотел, пока адмирал еще не успел вернуться с Эспаньолы, куда он высадился тогда впервые, осуществить своя желания, поскольку в кормовой башне, кроме них, не было ни души и все благоприятствовало Гутьерресу.
Лусеро пришлось вырываться из цепких рук, пытавшихся овладеть ею; она осыпала пощечинами и царапала позеленевшее от волнения лицо этого человека, тянувшегося к ней своим похотливым ртом с черными и гнилыми зубами, чтобы прильнуть к ее губам в неистовом поцелуе. Поцарапав Гутьерреса возле глаза и причинив ему сильную боль, Лусеро воспользовалась этим моментом, чтобы вырваться из его объятий и убежать на верхнюю площадку кормовой башни, туда, где был сигнальный фонарь и стояло деревянное кресло, в котором располагались во время плавания адмирал или штурман.
– Я отомщу тебе, – пригрозил Гутьеррес. – Я обо всем расскажу дону Кристобалю.
Но Лусеро с женской проницательностью предвидела, что он будет хранить молчание. В самом деле, посвяти он адмирала в истинное положение дел, Колон, неуклонно заботившийся о поддержании на борту дисциплины и постоянно увещевавший матросов воздерживаться от общения с индианками, узнав, что Лусеро – девушка, не задумываясь сочтет за благо упрятать ее на время плавания куда-нибудь подальше, и тогда бывшему буфетчику раз-навсегда придется распрощаться со своими надеждами. Конечно, он должен был волей-неволей охранять ее тайну; его побуждали к этому чисто эгоистические соображения, надежда когда-нибудь сплести новую паутину, чтобы заманить в нее несчастную жертву и удовлетворить свою страсть. С этого дня для юной девушки началась жизнь, полная вечного страха, ибо она ежечасно видела около себя адмиральского друга, поскольку они жили на корабле бок о бок, и каждое его приближение заставляло ее настораживаться, чтобы быть готовой к отпору.
Отныне по ночам она спала совершенно одетая у дверей в адмиральскую спальню; сон ее был беспокоен и чуток, и при малейшем шорохе в соседних каютах она немедленно просыпалась. И словно о сказочном счастье, которому не суждено было повториться – по крайней мере, до конца плавания, вспоминала она о тех часах первобытного существования на лоне природы, которые были проведены ею и Фернандо на берегу моря, обволакивавшего их тела бесконечно сладостной, материнскою лаской, н тени лесного гиганта, казавшегося человеческим существом, добрым и благожелательным пнищ пиком в образе дерева. И эти воспоминания в ее нынешнем положении, среди терзавших ее тревог и забот, казались ей еще более чарующими и сладостными.
К этой вечной настороженности добавлялась также необходимость молчать, защищаться своими средствами, не обращаясь за помощью к Куэвасу, который, узнав истину, несомненно не замедлит попытаться убить адмиральского друга. Согласно общеобязательным в ту эпоху понятиям мужской чести, ему подобало без всякого промедления уничтожить соперника, преследовавшего своими домогательствами его возлюбленную.
У Лусеро оставалась последняя и единственная надежда – рассказать обо всем своему господину, если настойчивость Гутьерреса достигнет таких размеров, что у нее не хватит сил сопротивляться. Дон Кристобаль, разумеется, возьмет ее
Они шли теперь на поиски изумительных островов, на иных из которых больше золота, чем земли. Они следовали вдоль берегов той области Эспаньолы, которая носила название Мариэн и королем или кациком которой был Гуанакари, местный властитель, поддерживавший с Колоном и его спутниками во время первой экспедиции в Новый Свет более тесные отношения, чем кто-либо из туземцев. Двум кораблям пришлось возвратиться из-за противного ветра, на якорную стоянку, названную адмиралом бухтой Сан Томас, так как он открыл ее в день этого святого. Матросы на одном из баркасов ловили сетями рыбу, когда к ним подплыла большая пирога с многочисленными туземцами под начальством близкого к Гуанакари индейца. Этот индеец передал белым приглашение Гуанакари подойти на своих кораблях к его землям и обещал от его имени, что им будет дано все, чем располагает он сам. Посол доставил адмиралу в подарок пояс, к которому вместо сумки была подвешена маска с двумя большими ушами из чеканного золота и таким же носом и языком. Этот пояс с золотой маской вместо сумки был, несомненно, предметом религиозного культа, маска же – изображением чудовищного божества, такого, каким его создала фантазия мастера, изготовившего эту святыню первобытной религии.
Вестник кацика поднялся на палубу адмиральского корабля, но индейцы, которых адмирал постоянно возил с собой, не сумели как следует объясниться с ним, ибо пользовались для обозначения одних и тех же понятий Другими, чем он, словами. В конце концов они все же поняли ту часть его речи, в которой содержалось приглашение Гуанакари. Адмирал решил отправиться к его резиденции на следующий день, в воскресенье 23 декабря, нарушая, таким образом, одно из своих твердых правил: не покидать гавани в воскресенье. Но чего только не сделаешь, если ты уверен, что золотые россыпи где-то совсем под боком и что индейский король должен быть хорошо об этом осведомлен!
Штиль задержал Колона дольше, чем это было ему желательно, и он отправил шестерых матросов вместе с нотариусом флотилии в индейское поселение, расположенное в трех лигах от стоянки судов. Этим людям удалось обменять стеклянные бусы и наборные пояса на несколько золотых пластинок. Старшина поселения подарил им трех жирных гусей и велел своим людям переносить белых на плечах через реки и заболоченные места, переходимые вброд. В это самое время более ста двадцати челноков вертелось около двух кораблей. В каждом челноке было по нескольку человек, предлагавших хлеб из маниоки, рыбу, пресную воду в кувшинах из обожженной глины и какие-то семена, которые туземцы клали по зернышку в свои миски с водой, уверяя, что от этого она становится чище, и образцы которых были сохранены адмиралом, так как он думал, что в Европе эти пряности могут найти верный сбыт.
Таким образом, из-за штиля Колону пришлось провести воскресенье на прежнем месте. Его посетил один из кациков, утверждавший, что на острове Эспаньола исключительно много золота и что сюда приезжают за ним с других островов, то есть нечто как раз противоположное тому мнению, которое успело к этому времени сложиться у адмирала. Эта беседа изменила его представления о многих вещах; так, например, он стал склоняться к мысли том, что Сипанго, называемый здешними жителями Сибао, находится где-то неподалеку: ведь за последние дни ему удалось собрать золота значительно больше, чем на всех предыдущих стоянках.