В поисках Великого хана
Шрифт:
Раздвинув кусты и просунув в образовавшийся просвет голову, сеньор Перо Гутьеррес в то же мгновение заметил Фернандо, которого уже давно разыскивал в лесных зарослях. Возможно, что он увидел молодых людей издали, когда они пробирались позади разбросанных у самой крепости хижин. А может быть, кто-нибудь из матросов случайно сказал ему в разговоре, что они оба съехали на берег.
Злобная и хищная усмешка на лице этого человека предупредила юношу о том, что последует дальше. Гутьеррес держал в правой руке две гибких и длинных, как дротик, тростниковых стрелы с наконечником из твердого дерева, рыбьим зубом вместо железного острия и пучком травы,
Фернандо понял, что Гутьеррес собирается метнуть в него эти стрелы, воспользовавшись ими в качестве дротиков, и в этом случае они, быть может, пронзят его насквозь, – настолько они тонки и так невелико расстояние, с которого они будут брошены. А затем он набросится на Лусеро. После случившегося в момент кораблекрушения для Куэваса перестало быть тайной, что бывший королевский буфетчик осведомлен, кто такой в действительности паж адмирала. И если пронзенный стрелами труп Фернандо будет когда-нибудь обнаружен в лесу, христиане крепости Навидад сочтут эту смерть делом внезапно высадившихся на сушу карибов или кучки туземцев, явившихся из загадочных внутренних областей страны.
Все это промелькнуло в сознании Куэваса меньше чем в секунду, с головокружительной быстротой, свойственной человеческой мысли в минуты опасности.
Крикнув Лусеро, все еще полулежавшей в траве, чтобы сна не вставала, он отскочил в сторону, и весьма своевременно, ибо в то же мгновение около его лица пронеслось что-то извивающееся и свистящее; как те крылатые змеи, которые описываются в сказках. После этого Фернандо стал кидаться из стороны в сторону, стараясь уклониться от угрожающего острия, которое преследовало его; подняв руку, Гутьеррес целился в юношу своей второй стрелой, чтобы нанести ему более меткий удар.
«Не захватить с собой ножа!» – повторял про себя юноша, сетуя на судовые порядки, воспрещавшие слугам иметь это оружие, и, вместе с тем, сокрушаясь, что, идя в лес, он не попросил ножа у кого-нибудь из матросов с лодки.
Просвистела вторая стрела; она не затерялась в чаще, как первая, но, остановленная древесным стволом, впилась в него и задрожала.
Фернандо бросился к дереву и с бешеным усилием вырвал ее. Почувствовав, что она, у него в руке и что он может сделать с нею что хочет, он, облегченно вздохнув, устремился навстречу врагу.
– А-а, предатель! – крикнул он.
Но человек, названный им так, приближался со шпагой в руке; подойдя совсем близко, он набросился на него, нанося удары наотмашь.
И снова юношеская ловкость вступила в единоборство с сокрушительной и уверенной в себе силой. Гутьеррес был сильнее и крепче Куэваса, но тот подвижнее и изворотливее его; делая один из своих безуспешных выпадов, он оказался почти рядом с юношей, который, уклонившись от удара, отскочил в сторону.
И тут Фернандо, воспользовавшись индейской стрелой как дротиком, вонзил ее в шею своего противника и сразу же настороженно замер, готовый к новым прыжкам, как человек, считающий, что опасность еще не миновала.
Он увидел руки противника, тянущиеся к шее, чтобы извлечь из нее трепещущую тростинку, дрожание которой усиливало, по-видимому, боль от раны.
Что-то упало к ногам Фернандо. То была шпага его врага. И Куэвас заметил в одно из тех молниеносных мгновений, которые впоследствии представляются нам целой вечностью,
Раненый испустил глухой стон. Это было нечто вроде жалобного мычания, издаваемого на бойнях быками.
– Идем! Идем! – вскричал Фернандо, протягивая руку и увлекая за собой девушку, которая, потрясенная неожиданностью, в ужасе всё еще прижималась к траве.
Молодые люди побежали что было сил к морю: вначале им чудилось, будто раненый преследует их по пятам. Затем они услышали, как он стал хрипеть, – и тогчас же, сами не зная, на каком основании, прониклись уверенностью, что он не в силах гнаться за ними. Он свалился уже, надо думать, на землю и по-прежнему держит обе руки на этой подрагивающей тростинке, которую старается вытащить из шеи, то возобновляя, то прекращая свои попытки из-за невыносимой боли, причиняемой ему собственными усилиями. К его телу, может быть, уже сбегаются бесчисленные в этих лесах насекомые с цветными жесткими панцирями, привлеченные теплыми испарениями и запахом крови.
Несколько часов молодым людям пришлось провести возле лодки. Скрывая свою тревогу, посматривали они на опушку прибрежного леса. Они смертельно боялись, как бы кто-нибудь из крепости Навидад не нашел Гутьерреса еще живым и не выслушал его рассказа о происшедшем. Матросы с лодки считали, что еще не время возвращаться на каравеллу. По-прежнему недоставало многих индейцев из числа побывавших на кораблях. Бесследно исчезли все женщины, спрятавшиеся в хижинах подальше от берега. Можно было рассчитывать лишь на нескольких человек, взятых на первых открытых испанцами островах. Эти туземцы предпочитали возвратиться в «плавучий лес», то есть на каравеллу, лишь бы не оставаться на огромном острове, жители которого изъяснялись на другом наречии, чем они, и отличались от них своими обычаями, что было заметно им одним и не улавливалось белыми. Наконец уже под вечер командир лодки решил возвращаться на каравеллу. Никто из индейцев больше не явится. Было бессмысленно рассчитывать и на исчезнувших женщин.
Большую часть ночи Фернандо и Лусеро провели в ужасной тревоге, не сводя глаз с темной линии берега. Они все еще опасались, как бы в результате какого-нибудь необыкновенного случая не вскрылась насильственная смерть помощника губернатора Навидад и как бы Диэго де Арана не прибыл на баркасе с погибшего корабля, чтобы доложить об этом происшествии адмиралу.
Рассвело. Наступило утро пятницы 4 января. Никто с берега так и не прибыл на «Нинью», и она снялась с якоря, несмотря на то, что настоящего ветра не было. Баркас каравеллы, с которого был подан ей на нос конец, идя на веслах, тащил ее на буксире. Он выводил ее за пределы отмели, используя более широкий и удобный проход, чем тот, которым они вошли в бухту.
На берегу белые и индейцы принялись всячески приветствовать «Нинью», которая медленно выходила в открытое море; ее обвисшие паруса, время от времени полоскавшиеся при слабых дуновениях ветра, были похожи на крылья подбитой птицы. Ее нос не резал воду, которая не расходилась стремительными струями вдоль обоих бортов, но оставляла едва заметную борозду без пены.
Из крепости донеслось два громовых раската – два холостых выстрела из бомбард. Послышалась и не столь громкая пальба с пляжа; ей предшествовали легкие завитки дыма. Моряки, имевшие в своем распоряжении эспингарды, разрядили их с мрачной торжественностью.