В пору скошенных трав
Шрифт:
Виктор шепнул Егору, что в деревне этой нет ни одного мужчины — ни старика, ни инвалида, ни мальчишки.
Было больно от серьезности, с которой совершалось происходившее. Ни шутки, ни смеха, ни улыбки. И вдруг стало понятно, что тут нет ряженых, нет игры, нет праздника. Было в шествии этом что-то от поминок по ушедшим, по тем, кто навек покинул деревню… И жалкая замена тех, которые не вернутся, девушками, переодетыми в парней, вызывала тоску и боль.
И мелькнула мысль, что все это — плата за возвращенный недавно Крым, за освобожденный на днях Выборг, плата за высадившихся в Нормандии англичан
Вечерние тени упали с обрыва на луг и протянулись до самой реки; и долго еще за спиной слышалось неверное жалкое пение.
32
Наказано каждому принести кружку и вилку; все остальное приготовили в школе заранее.
Егор затолкнул кружку в карман брюк, и при каждом шаге вилка позванивала в ней и очень его этим смущала, пока он не додумался переложить вилку в другой карман.
Не слишком ловко чувствовал он себя еще из-за новой шелковой рубахи, которую бабушка дала на выпускной вечер. Казалось, вся улица рассматривает, из каждого окна показывают пальцем. Очень уж хороша рубаха. До Егора ее всего один раз успел надеть перед самой войной теткин муж, погибший в прошлом году на Курской дуге. Только эта вещь у тетки и сохранилась как память, и она оставила ее бабушке, уезжая в эвакуацию на Урал.
Бабушка почти силком заставила Егора снять единственную застиранную мелестиновую его рубаху и заменить этой, шелковой, редкостного зеленовато-голубого цвета.
Виктора встретил на Базарной улице. Тот в отцовском выходном костюме. Рукава пиджака длинноваты, поэтому Виктор небрежно накинул его на плечи, и шик только увеличился. Да еще огромный вишневый пион в кармашке…
Впервые нарядились они в такую одежду. И странно — она-то и напоминала, что наступает п о с л е д н и й школьный вечер. Словно впитав умудренность старших, одежда шептала: кончилось, кончилось, прошло… Крылось в этом что-то перекликавшееся со словами, написанными Галей на бревенчатой стене класса.
В кармане у Виктора вилка позванивала о стакан, но нисколько его не смущала; он ступал с важной размеренностью; и Егор, будучи на голову выше, не мог сравняться с ним в значительности, хотя понимал: сегодня выглядеть надо посолидней. Поразмышлял на ходу, как получше приладиться к необыкновенным обстоятельствам, и придумал свой образ (не далекий, впрочем, от принятого Амелькиным) — замедлил шаг, начал растягивать слова, подбирая помудреней… Но тут же понял никчемность такой игры всерьез, посоветовал Виктору заменить пиджак на фрак, а бинокль на монокль, и расхохотался.
Важности и у Виктора хватило ненадолго. Вдали показалась школа, и там, у самого входа, мелькнуло незнакомое платье… Виктор поспешно вскинул бинокль и сказал, что это Галя.
В коридоре пахло пирогами и слышался патефон. «Брызги шампанского». Никогда ничего подобного в школе не было… Никогда. Поэтому захотелось выкинуть что-нибудь этакое, ни на что школьное не похожее.
Перед дверью класса Егор неожиданно выхватил у Виктора пион и, оттеснив его, боком впрыгнул в класс…
Галя стояла одна у стола с патефоном…
Что-то яркое, праздничное…
Егор застыл у двери… Потом подошел, протянул ей цветок… И лишь после того, как она взяла,
Он думал, гимнастерка больше всего идет Гале.
А оказалось — возможно совсем невообразимое…
Галя в платье…
Совсем другая, невиданная Галя. Какая удача, что именно он подарил ей цветок!
Виктор стоял у двери и растерянно смотрел на них. Впрочем, он быстро нашелся:
— Э… э… милостивый государь… я обронил свою хризантему… Не вы ли сейчас преподнесли ее этой прекрасной даме?..
Егор подхватил игру и ответил что-то в том же духе.
Галя рассмеялась, обняла и поцеловала того и другого. И ее поцелуй уравнял их, а сама она, как всегда, несколько отдалилась, хотя именно сейчас (Егор был в этом уверен) она впервые на него посмотрела без обычной тонкой своей, почти неуловимой снисходительности.
Тут нагрянули одноклассницы, все закрутилось и понеслось до самой торжественной части.
В соседнем классе, где будет пир, стены убрали ветками кленов, и небольшой кленок стоял в углу как елка. Они были веселы от одного запаха листьев, от слов учителей, поздравлявших с окончанием школы, и глоток мутного самогона почти ничего не добавил к их веселью. Говорили все разом, повторяя пережитые и сто раз обговоренные уже события экзаменов, но сейчас все звучало по-новому, по-прощальному…
И танцы. Сначала патефон с единственной пластинкой… А потом… Потом — баян, который принес Дмитрий Потапович… Многие знали, что он играет, но никто никогда игры его не слышал…
И вот он уселся в уголке у окна, совсем высохший, согнутый болезнью, почти растворившийся в полумраке; и класс наполнился чистыми и сильными звуками, такими сильными, что сначала никто не решался танцевать, не верилось, что такая мощь таится в пальцах учителя, из которых во время урока порой выпадал мел; и еще музыка поражала, потому что казалась несовместимой с трудной и сухой его наукой…
Но когда опомнились от неожиданности, не смогли уже устоять перед влекущим ритмом. А попривыкнув, осмелились даже просить танцы по желанию. И Амелькин, который, случалось, икал от испуга, вызванный Дмитрием Потаповичем к доске, сейчас смело подошел и попросил (в голосе дрожь, но едва заметная) «Амурские волны»…
Учитель кивнул в ответ и искусно, издалека, завел этот вальс, развернул, расплескал его так широко, что и впрямь завиделась незнакомая даль великой реки. И щедрый этот ответ на просьбу последнего ученика был признанием того, что отныне здесь все равны — учитель отдал все, что мог, ученик взял, что сумел, и теперь начинается другая полоса жизни, где ученик может обогнать учителя в чем-то ином, пока еще не ясном, но уже близком и неизбежном.
Егор вовсе не умел танцевать и все ж пригласил на этот вальс Галю. Ее Виктор хотел пригласить и уже пошел к ней, но Егор подоспел раньше, продолжая игру, затеянную с самого начала, когда перехватил цветок.
Галя радостно поднялась навстречу. Егор видел, что радостно, и не очень еще верил, что эта радость — ему, и вся она, такая взрослая и юная вместе, такая светлая, потянулась к нему… Егор неумело взял ее за руку, обнял несмело… Она одним неуловимым движением на миг выскользнула и опять вошла к нему, и он вдруг почувствовал, что крепко и верно держит ее.