В провинции
Шрифт:
— Нет, дорогой Олесь, я в карете ни за что ездить не стану!
— Это еще почему? — удивился он.
— Не хочу быть посмешищем.
Александр опешил от неожиданности.
— Что-то я тебя не пойму, дорогая, — гневно произнес он.
Винцуня объяснила:
— В карете прилично ездить людям богатым, а если мы станет раскатывать, про нас скажут, что мы важничаем, и засмеют.
— Милая Винцуня, я вижу, ты настоящая мужичка. Никогда бы не подумал.
— Мне очень неприятно тебя огорчать, милый Олесь, но я ни за что на свете не решусь сесть в карету, прости меня…
Она хотела взять мужа за руку, объясниться, дать ему понять, кому, по ее мнению, пристало, а кому не пристало разъезжать в дорогих экипажах, но Александр резко вырвал руку,
Винцуня расплакалась и, утирая слезы, думала: не следовало ли ей, в угоду Олесю, согласиться ездить в этой злосчастной карете? Но ее воля и разум бурно противились, и ничего она с собой поделать не могла. «Олесь одумается и сам поймет, что это нелепо!» — внушала она себе. Та коляска, в которой они до сих пор ездили, казалась Винцуне тоже претенциозной, и она с трудом к ней привыкла, но в первые месяцы замужества ей было все равно, на чем и куда ехать, лишь бы он находился рядом; теперь иное дело: она никак не могла согласиться делать то, что, по ее мнению, выглядело бы комичным и могло бы привести к неприятностям. Назавтра она повторила мужу, что ни за что не отважится сесть в карету, пусть он ее кому-нибудь продаст или отдаст; и хотела объясниться, но он сердито отстранил ее и потом два дня с ней не разговаривал.
Все два дня Винцуня плакала…
Так на их небосклоне появилась первая тучка, но вскоре ее рассеяло рождение маленького ангелочка. Роды были тяжелые и чуть не стоили Винцуне жизни. Александр бесконечное число раз целовал руки жене; к нему, казалось, вернулась забытая нежность. Потом были крестины, очень шумные, тем более что они совпали с прощальным вечером, устроенным в честь уезжающих стариков Снопинских.
Старики покидали Адамполь с горечью, не хотелось им с детьми разлучаться, уезжали они против своей воли, но ничего поделать не могли. Адампольское имение было прибыльным, кто-то позавидовал пану Ежи, оклеветал его, подкупил поверенного графини, ей настрочили письмо, где в самых мрачных красках изобразили хозяйничанье Снопинских, и контракт был расторгнут. Новое имение, куда переселялись Снопинские, находилось милях в тридцати от Адамполя, и пан Ежи отправлялся туда с тяжелым сердцем, жалуясь на горькую долю арендатора. Перед самым отъездом он несколько воспрянул духом: оказалось, что новое поместье сулит еще большие прибыли, нежели адампольское; дети же обещали часто писать и летом наведываться в гости. Прощаясь с Александром, мать заливалась слезами, а пан Ежи уже в который раз наказывал сыну беречь жену и дом, толково и осмотрительно хозяйничать.
Александр огорчался, что родители уезжают, но в то же время в душе радовался. Избавленный от отцовского надзора, он мог вести себя свободней, стать полным хозяином положения.
Так началось третье полугодие супружества молодых Снопинских, а для Винцуни наступила совершенно новая пора.
После долгой и тяжелой болезни молодая женщина заметно преобразилась внешне и внутренне. Она исхудала, движения стали медлительными, как бывает у людей физически обессиленных, лицо из румяного сделалось бледным, кожа — прозрачно-тонкой. Но еще разительней изменилось выражение лица: лоб, казалось, был озарен умом более возвышенным, чем прежде, но глаза утратили прежний живой блеск, подернулись туманно-влажной поволокой и часто бывали задумчивыми. Внешне Винцуня изменилась из-за перенесенных физических страданий, а на внутреннюю перемену повлияло то, что она почувствовала и осознала себя матерью, это быстро привело ее к зрелости. Все благородные чувства внезапно ожили в сердце, ум прояснился, она точно очнулась от глубокого сна при виде своего ребенка, поняв, что этот ангелочек дан ей для того, чтобы она вдохнула в него добродетель, любовь и разум.
Все хорошее, что внес в ее душу Болеслав, только сейчас стало проявляться. Из беспечной, живой, как огонь, девушки, из мечтательной и парящей на крыльях любви молодой жены она превратилась в серьезную и заботливую мать. Материнство стало для нее той высокой ступенью, которая дала ей возможность
Материнство часто благотворно влияет на женщину, но мужчины редко меняются, становясь отцами, даже если заранее с трогательным старанием к этому готовятся. Александр не готовился стать отцом, во всяком случае всерьез и сознательно. Это не было ни мечтой его жизни, ни заветным желанием, потому он ничуть не изменился.
Кроме минутной радости, он при виде новорожденной не испытал ровно никаких чувств; бывали минуты, когда он с трудом верил и осознавал, что он — отец! Он! Такой молодой! Такой свободный еще год тому назад, и вдруг — отец! Смутная тревога охватывала его при этой мысли, он злился на себя и редко когда радовался. Но особенно бывало досадно, когда к нему лезли с поздравлениями соседи и уверяли, что теперь он поистине солидный человек, потому что у него есть ребенок, и прочили ему еще кучу детей. Эти разговоры напоминали ему о новых обязанностях, тяготах и безвозвратно потерянной драгоценной свободе, и, однажды осознав это, он в ужасе схватился за голову и завопил: «Караул!»
Перемена, произошедшая в Винцуне после того, как она стала матерью, ему тоже решительно не нравилась. Постоянно нянчившаяся с ребенком, неокрепшая после болезни, временами задумчивая, она уже не была той веселой, вечно смеющейся, неутомимой партнершей Александра в танцах, как в первые месяцы замужества.
Чем серьезней становилась она, тем больше ему хотелось ребячиться и веселиться.
Подчас она принуждала себя быть такой же, как прежде, но самой ей весело не было.
Она все больше привязывалась к дому, к каждодневным занятиям, тихой жизни, а его все сильнее влекло бывать на людях, получать новые впечатления, развлекаться. Чем желанней ей были доверительные и сердечные беседы, тем меньше он был к ним расположен.
В облаках она уже не витала, давно сложила крылья и опустилась на землю, чтобы с тихим благоговением сидеть у колыбели, заниматься домашними делами, а Александр, наоборот, только сейчас расправил крылья и, словно мотылек, порывался лететь навстречу блуждающим огонькам заманчивых светских удовольствий.
Глубокая духовная пропасть возникла между супругами, они чувствовали, что их что-то разъединяет, но еще не понимали что.
Они почти не разговаривали; все реже и слабее вспыхивал огонек в глазах Александра, когда он смотрел на жену, и все меньше Винцуня радовалась этим вспышкам. Число поцелуев от шестидесяти в день, как было во втором полугодии, сократилось до трех. Спад резкий, но вполне закономерный при таких отношениях; если любовь поначалу чересчур горяча, а на другой год после женитьбы заметно остывает, то потом уже со скоростью геометрической прогрессии приводит к взаимному равнодушию.
И тогда супружеская жизнь похожа на пустырь, поросший сорняками огорчений и обид…
Вот по такому пустырю и тащились молодые супруги, утопая в зарослях неурядиц, но среди чертополоха для Винцуни вырос чудесный цветок — материнская любовь; всецело поглощенная своим чувством, Винцуня еще не замечала, что происходит с Александром; между тем он скучал и томился, однообразие домашних дел наводило на него тоску, все сильней он жалел об утраченной свободе, все чаще убегал из дому в погоне за новыми впечатлениями, которых жаждала его взбалмошная, неспособная к сосредоточению, непостоянная натура.
Как рассказывала Топольскому трактирщица, через год после свадьбы Александр стал заглядывать в залу и возобновил свои отношения с пани Карлич.
Возможно, этого и не произошло бы, если бы сама очаровательная вдова не подала повод. Как-то в воскресенье, выходя из костела, она скучающим капризным взглядом обвела прихожан и, увидев Александра, который издали ей поклонился, кивнула ему и знаком велела подойти.
— Видно, правду говорят люди: женится — переменится! — произнесла она, улыбаясь. — С тех пор как вы женаты, вы к нам в Песочную и дорогу забыли. Может быть, вы дали обет отшельничества? Или ваша жена ревнива и строга?.. Или мы больше не друзья?