В пургу и после (сборник)

Зима Владимир Ильич

— Кроме меня ехать некому, — попытался объяснить Касьянов.

— Давно ли ты стал незаменимым?

— Я сопротивлялся, — сказал Касьянов. — Я бился, как лев.

— Знаю я твои битвы!.. — Ирина пренебрежительно взмахнула рукой. — И как они заканчиваются, тоже знаю. В марте мы катались на горных лыжах в Терсколе или в Чегете!.. В июле купались, загорали на Рижском взморье. А теперь мы, кажется, точно так же покатаемся на яхте по Черному морю…

Она была права, этот год завертел Касьянова так, что не оставалось времени даже в Серебряный бор съездить, искупаться, а сколько раз откладывались выезды за город… Хотя, если уж быть до конца честным, Касьянов включился в эту гонку именно из-за Ирины, это она заставила его работать до седьмого пота, обозвала неудачником, засадила за техническую литературу, из своей фирмы приносила ему новейшие книги и журналы, устроила на курсы английского языка, а потом каким-то чудом устроила Касьянову сдачу кандидатского минимума по философии, откуда-то принесла готовый реферат, уже перепечатанный, и все это в жутком темпе — работа, журналы,

английский, философия (специальность как-нибудь сам сдашь, в твоем КБ отыщется приличный руководитель? Если нет, перейдешь к нам, через год остепеним). Касьянов похудел и на ночь обязательно пил какую-то дрянь, Ирина достала импортное снотворное, готовила ему завтраки и ужины, убирала в квартире, всем своим видом показывая, что она для Касьянова делает все, и теперь вместо благодарности такой бенц! Касьянов понимал, что Ирина злилась именно из-за обещанной яхты, вернее, даже не яхты, а швертбота, шаланды, как ее называл хозяин, Лешка, разбитной одессит из гидрометеорологического института. Касьянов познакомился с ним в командировке, некоторое время даже переписывался с ним, два письма в год и поздравления с официальными праздниками. Недавно Лешка приезжал в Москву, устроить его в гостиницу не удалось, ночевал на раскладушке у Касьянова и однажды в его отсутствие целый вечер развлекал Ирину одесскими анекдотами, а потом пригласил в гости, обещая ту самую шаланду. Ирина поторопилась объявить знакомым, что они с Касьяновым будут отдыхать в Одессе, кататься на настоящей «шаланде, полной кефали», и теперь отступать было уже невозможно. Из-за Терскола Ирина почти не расстраивалась, она не умела стоять на горных лыжах, — выглядеть коровой на снегу боялась, она вообще очень боялась показаться хоть на секунду смешной. И Рижское взморье она готова была простить, потому что любила купаться только в теплой воде, но не поехать в Одессу… Это было невозможно. В кругу знакомых Ирины это могло показаться предосудительным, могло дать пищу для ненужных обсуждений, а этого Ирина тоже побаивалась. Знакомых у нее было много — редакторы телевидения, театральные костюмерши, плановики из какого-то главка, одна степенная женщина-искусствовед, кто-то с киностудии имени Горького, — в общем, служилый люд, пытавшийся изображать из себя если не свет, то уж во всяком случае полусветское общество. В этом обществе подолгу обсуждались детали костюмов, предстоящие отпуска, муссировались сплетни и вырабатывались мнения. В кругу знакомых Ирины Касьянов обычно терялся и злился на то, что время безжалостно убивается, что можно было бы сделать уймищу полезных вещей, но приходится сидеть на пуфике, пить кофе из немыслимо крохотных чашечек, притворяться, что без ума от кислого вина, и время от времени что-то изрекать. В том обществе надо было помалкивать и стараться не говорить о вещах, которые на самом деле волнуют, потому что тебя могли посчитать занудой. С тех пор как Ирина стала тянуть Касьянова на кандидатскую, у него появился благовидный предлог не ходить к ее знакомым. Эти хождения утомляли Касьянова именно потому, что там нужно было что-то изображать, там все что-то изображали, и, для того чтобы поддержать разговор о какой-нибудь книге, не нужно было читать эту книгу, но делать вид, что ты ее прочитал, было необходимо. В обществе Ирининых знакомых очень важно было выглядеть благополучно или по меньшей мере делать вид, что у них все хорошо, даже, пожалуй, важнее было именно делать вид.

Два года назад Касьянов отдыхал с Ириной на Рижском взморье по совету кого-то из ее подруг. Дачу удалось снять у черта на куличках, в Меллужи, ни кафе, ни ресторанов, до Риги сорок пять минут электричкой, а до моря двадцать минут пешком по колено в пыли, да и сама дача выглядела жутковато — каморка два на два под самой крышей, с косым потолком и ободранными обоями, негде было даже умыться, туалет размещался в соседнем доме, а обедать приходилось ездить в Майори, возвращались разомлевшими от жары, но в комнатушке было еще жарче, железная крыша обжигала плечи, плелись на пляж, поросший сорной колючей травой и захламленный газетами, лежали там, пока не спадала жара, возвращались разбитые, едва живые, жевали подсохший хлеб с сыром и тотчас засыпали. А вернувшись в Москву, Касьянов почти не удивился, когда услышал, как Ирина описывала знакомым их отпуск: «Устроились чудно, жили в мансарде с балконом, и представьте, без хозяев, одни…» — и самое ужасное, что все это было правдой. Действительно, закуток под самой крышей назывался мансардой, и был шаткий балкончик, на который опасались выходить, и чтобы снять просохшее полотенце, Ирина просила Касьянова дотянуться до веревки. И все воспринимали ее рассказы как должное (умеет же Ирка устраиваться!), находились и завистницы, но большинство подруг восхищались умением Ирины. Иногда Касьянову казалось, что в признании окружающими ее заслуг и заключался смысл жизни Ирины, но все-таки Касьянову нравилось в ней то, что она всегда умела добиваться всего, чего хотела.

Парамонов снова нажал на клаксон, Ирина с любезной улыбкой повернулась к нему и согласно кивнула.

— Ну, вот что, — решительно сказала она. — Если тебя задержат точно на неделю, я не стану переносить свой отпуск. Уйду по графику, подожду тебя в Москве, и мы поедем в Одессу, а потом я попрошу еще недельку за свой счет.

— Умница! — обрадовано выкрикнул Касьянов и назло Парамонову чмокнул Ирину в щеку. Ирина стрельнула глазами на шефа, недовольно поморщилась, но Касьянов видел, что она уже успокоилась.

— Я позвоню тебе после работы, — сказала Ирина.

— Лучше появись, — сказал Касьянов, с неудовольствием замечая просящие

интонации в своем голосе.

— Погляжу, как будет с временем. После шести у меня примерка, да и Валентина приглашала сегодня…

Она знала, что Касьянов терпеть не мог Валентину, ее лучшую подругу, молодящуюся старую деву, чем-то напоминавшую толстую серую крысу, страшную зануду и сплетницу. Ко всем остальным знакомым Ирины Касьянов соглашался ходить, точнее, Ирина затаскивала его, чтобы знакомые не сомневались в устроенности ее личной жизни.

— Но все-таки ты появись, — чуть жестче повторил Касьянов.

— Я позвоню, — сказала Ирина и побежала к машине.

Парамонов слишком резко тронул с места, мотор заглох, потом на высокой ноте взревел стартер, и «Москвич» тронулся. Касьянов со снисходительной улыбкой помахал Ирине рукой.

Вернувшись в отдел, Касьянов примерил туфли, они пришлись впору и были именно такими, какие он давно хотел купить — утконосые, с рантом, на высокой шнуровке, а главное — из натуральной кожи. Всем туфли понравились, Феликс попросил примерить и сказал, что ему они малы в подъеме и что вообще туфли жестковаты, на что Долинин сказал ему какую-то колкость, вспыхнула мимолетная перебранка, которая прекратилась лишь с приходом Семеновой. Она сказала, что туфли очень хорошие, точно такие она купила мужу и посоветовала отнести их в сапожную мастерскую поставить подковки, дольше будут носиться. В хозяйственных делах мнение техника Семеновой было решающим.

А командировка, видно, и в самом деле поджимала КБ, завертелись все колеса, были нажаты все пружины, чтобы побыстрее доставить представителя завода на Диксон. В бухгалтерии, не дожидаясь прихода Касьянова, ему начислили аванс на командировку, потом позвонила Людочка, секретарша начальника КБ, мило прощебетала, что билет уже оформлен, он лежит в центральном агентстве на Ленинградском проспекте в кассе № 18, вылетать нужно сегодня в 21 час с минутами.

«Ого!» — сказал себе Касьянов. Такого еще не бывало. Не пришлось уговаривать бухгалтеров, не пришлось стоять в очереди за билетом, а ведь обычно на эти хлопоты уходил целый рабочий день, не говоря уже о нервотрепке по мелочам. Но окончательно сразил Касьянова приход завхоза, Федора Михайловича, неприступного и грозного стража всего имущества конструкторского бюро. Федор Михайлович возник на пороге комнаты, хмуро поглядел на конструкторов, которых наверняка считал в душе бездельниками, и проворчал:

— Кому из вас спецодежду получать?… Я уж два часа жду!

Касьянов робко ответил, что теплые вещи нужны ему, и пошел следом за Федором Михайловичем в подвал. В прохладном сухом подземелье КБ оказалась уймища таких сокровищ, о существовании которых Касьянов и не подозревал. Глаза разбегались от изобилия приборов. На стеллаже у входа пылился эталонный источник тока с кварцевой стабилизацией частоты. Не так давно Касьянов вымаливал точно такой же аппарат на соседнем заводе, за источник пришлось на целую неделю отдать в пользование словарь английского технического сленга (этот словарь существовал пока в единственном экземпляре, без него читать свежие журналы было довольно-таки затруднительно, поскольку зачастую английские термины невероятно изменяются на протяжении полугода и обозначают вовсе не то, что должно бы полагаться по учебнику; словарь был выполнен желтой тушью и в правом верхнем углу была сделана ехидная помета: «К сведению пользующихся словарем! Не пытайтесь копировать текст, поскольку ни один из действующих типов светокопировальных устройств не воспринимает желтый цвет!»).

— Какие нужны приборы, получайте в верхнем складе, а здесь которые, не про вас, — ворчливо отозвался завхоз на просьбу Касьянова.

Дальнейшие расспросы Касьянов прекратил, решив, что источник теперь уже никуда не денется, надо будет лишь сообщить Николаю Александровичу.

За серым тюком валенок и синих уборщицких халатов зоркий взгляд Касьянова обнаружил совсем новенькую рыжую дубленку. В такой не стыдно было по улице Горького пройтись, не то что представительствовать на Диксоне. Федор Михайлович уперся, пытался всучить Касьянову черный овчинный тулуп, к тому же б/у, изрядно замасленный, плел что-то насчет теплопроводности, на своем языке, конечно, с вкраплениями непечатных выражений, но уж тут-то Касьянов не растерялся, вовремя успел сообразить, что если уж завхоз сам пришел к нему в отдел, следовательно, ему позвонили, приказали, а раз так, можно качать права. На минуту Федор Михайлович растерялся перед солидно аргументированным натиском Касьянова, и это стоило ему дубленки, а также новеньких унтов на рыжем собачьем меху.

— Знаю я вас, — сокрушенно бормотал Федор Михайлович, с тоской поглядывая на свернутую дубленку. — Ведь зажмете, а потом скажете, что сгорела или потерялась. Цена ей сорок семь рублей, больше с вас удержать не смогут… Эх!..

Придя в себя, Федор Михайлович выдал Касьянову ватный климатический костюм не сорок восьмого, а пятьдесят второго размера, и пытался сбыть облезлую ушанку, но от шапки Касьянов отказался, поскольку был брезглив и не мог заставить себя надевать на голову ничего, кроме собственных вещей, к тому же его пыжиковая шапка, купленная Ириной в позапрошлом году, выглядела как новая.

Весь ворох одежды Касьянов едва дотащил до своей комнаты, с тревогой думая о том, как он повезет вещи через всю Москву, в Нагатино, но, к счастью, на лестнице ему встретился Николай Александрович, поглядел на Касьянова с сочувствием и предложил после работы подвезти его на своей «Волге», благо им было по пути.

— Постарайтесь на Диксоне уговорить заказчиков, чтобы они пораньше подписали акт о приемке, — сказал Николай Александрович. — «Гамма» должна быть сдана в сентябре, иначе у нас могут быть неприятности с квартальным планом.