В русском лесу
Шрифт:
Возглавляя ход гусиного косяка, я, по своей врожденной привычке, размышлял про себя. Я думал о гусиной жизни. Нынешняя гусиная жизнь, думал я, нелегкая, ни в какое сравнение она не идет с ранешной. Чего было раньше гусям не нагуливать жира и пуха! По рассказам старых гусаков, раньше в распоряжении гусей деревни была выделена обширная луговина между деревней и речкой Шегаркой, а также и сама Шегарка. На луговине съедобной травы полно, ее можно было с передышками щипать целый день. Набив травкой зоб, можно было пройти к речке и поплавать в воде, поискать на дне мелких ракушек и полакомиться сладкими стеблями водорослей и кислыми корешками. Ныне питательная луговина перепахана и на ней посеян овес. Конечно, молодой
Что до речки Шегарки, летнего гусиного приволья в прошлом, то и на ней гусям пастись стало совсем опасно. Вода в реке отравлена стоками с коровьей фермы, — напившись шегарской воды, гуси страдают запорами и острой головной болью. Ни луга, ни реки, — гусям приходится кормиться на Ближнем озере, оно тесно, бедно кормами, с Ближнего птица обычно возвращается с полупустым зобом.
Трудновато живется нам, гусям. Приходится много думать, как просуществовать, и ловко изворачиваться, иначе не уцелеешь. Есть в окрестьях одно хорошее пастбище — озеро Байкальское, но ходить туда далековато. Однако, как говорится, хочешь жить — крутись: paди благополучия семейного, сытости и нагула что большие расстояния и дорожные опасности! С трудностями надо не только мириться, но и мужественно их преодолевать...
Деревню мы прошли без особых приключений, если не считать встречи с бездомной собачкой, которая живет в лопухах вместе со своими маленькими щенками, по кличке Лада. Я с весны знаю эту собачку. Одно время она жила у нас во дворе, ее привез хозяин-шофер, найдя где-то на дороге. Хозяйке же нашей Лада не пришлась по нраву, и она ее прогнала с криком, и теперь Лада числится бездомной и проживает в лопухах. Я по натуре и природе — гусь добрый, мне, само собой разумеется, жаль собачки, и уж, во всяком случае, я не хотел бы заводить с ней распри. Однако Лада, оберегая свое потомство, когда мы всем косяком проходили мимо, неосторожно оскалила зубы на одного из моих детишек. И я, долго не раздумывая, тотчас вступился. Я низко и длинно возле самой земли вытянул свою шею и зашипел с угрозой, норовя клюнуть Ладу в хребтину. Но этого мне не пришлось сделать: собачка, насмерть перепугавшись, опрокинулась на спину и в знак покорности подняла кверху кривые, в шерсти, лапки.
Мы всем косяком медленно вышли за деревню и вплотную приблизились к овсяному полю, которое нужно было преодолеть. Я пропустил своих жен и детей впереди себя и загоготал громко так, чтобы все услышали.
— Эй, дети и жены, — громко крикнул я, — сейчас мы пойдем по овсу. Не так давно овсяное поле посыпалось сверху специальной отравой, которая уничтожает сорняки. Сорняки погибли, но и земля и все, что в земле, заражено надолго. Предупреждаю: ничего не клевать, когда мы пойдем по овсяному полю. Если же кто осмелится нарушить это мое распоряжение и склюнет хоть одного червяка или былинку, я тому продолблю клювом голову!..
Угроза возымела действие, гусята, робко попискивая, вели себя послушно и старались держаться возле своих матерей. Ни один из них не склонился клювом к земле, чтобы проглотить хоть былинку.
На выходе из овсов мы неожиданно столкнулись с препятствием — деревенским стадом коров и овечек, пасущимся здесь. Коровы и овцы стояли плотной стеной и жадно поедали колхозно-казенный овес. За ними вели наблюдение два пастуха — женщины из нашей деревни. Каждый день пастухи в нашей деревне меняются, ибо пастушья работа считается трудной, а дураков, которые бы день-деньской изнывали под палящим солнцем или мокли под проливным дождем,
Мы лежали в борозде. Мои жены, Дарья и Горбоноска, бдительно следили за детьми, чтобы ни один из них не склюнул червяка с отравленного поля. А я за коровами посматривал, — как только какая-нибудь Пеструха к нам приближалась с любопытством, я вытягивал шею и шипел с угрозой. Корова тотчас удалялась, сердито мотая хвостом.
Ждать, пока коровы и овцы оголят от овса землю и передвинутся дальше, пришлось нам долго. Гусята нетерпеливо попискивали, матери успокаивали их тихим гоготанием. Тут до моего слуха донесся разговор женщин-пастушек между собой, который показался мне интересным.
— Безголовый все-таки, скажу я тебе, Маруся, у нас в колхозе председатель, — сказала одна пастушка с осуждением. — Распахал все луга, ни клочка нигде не оставил, и теперь пасти скотину негде. Каким местом думает хозяин, мне неизвестно. В одном я уверена, Маруся, не головой он думает.
— А тебе-то, подруженька, что до того, о чем думает председатель, — отозвалась другая. — Что тебе, стадо пасти негде? На овсе не хочешь, перегоняй на пшеницу или на рожь — всюду можно. Не жизнь — малина для всех нас наступила.
— Так-то оно так, но ведь травить хлебушко жалко. И опять же все это до поры до времени. Поймает большое начальство — в тюрьму посадят кой-кого.
— Всех не пересажаешь, даже сам председатель Совета, как придет пасти его очередь, гонит стадо в колхозную потраву. А он ведь шишка.
— И ему нагорит, как узнают.
«Да, у людей свои трудности, — подумал я с сочувствием. — Им тоже нелегко».
Стадо коров и овец отошло в сторону, освободив нам путь, и мы двинулись дальше.
Дальше на пути к озеру Байкальскому — кусты и лес. Гусята, особливо мои дети от любимой Горбоноски, то и дело устраивали между собой капризы и ссоры, дерзко отвечали матери — сказывалась усталость, всем хотелось отдыха. Но я, шагая впереди, спешил, я поторапливал весь косяк: скорей, скорей! Скоро конец пути — отдохнем и наедимся вволю.
Лес и кусты наконец кончились, мы пошагали по болоту между кочками, поросшими багульником от которого кружилась голова. Мы прыгали с кочки на кочку, брели по воде. Мы радовались: скоро озеро, скоро отдых и сытная еда!..
Однако прежде чем очутиться на берегу озера Байкальского, нам пришлось выдержать крупное испытание. На нас неожиданно напала лисица. Она, видать, охотилась в камышах на молодых утят и, учуяв нас, решила полакомиться еще и гусятиной. Неожиданно выскочив из-за крупной кочки, она схватила зубами гусенка — дите моей любимой Горбоноски, и хотела утащить его в кусты и там съесть. Я, долго не размышляя, бросился в бесстрашную драку. Я изо всей силы клюнул хищницу в глаз. Я изо всей силы ребром крыла ударил лисицу по хребтине. Удар был так силен и точен, что лисица выпустила помятого гусенка и бросилась наутек. Я взлетел на метр в высоту и всем телом обрушился на тощую, облезлую воровку. Лисица затявкала по-собачьи и юркнула в кусты... Я крикнул ей вслед с угрозой и гневом: курва! — и, войдя в успокоение от охватившего меня зла на лисицу, велел старшей жене Дарье обследовать помятого гусенка, сам же принялся успокаивать Горбоноску, которая выла и причитала, не в силах отойти от только что пережитого ужаса перед лесной хищницей, чуть было не погубившей ребенка.