В русском лесу
Шрифт:
Потом мылась, переодевалась, брела каменистой дорогой домой, ела — и бросалась в долгий беспробудный сон.
Катя просыпалась в середине дня, выходила на крылечко и смотрела на зазеленевшие от тепла горы и повсюду расцветшие огоньки, медунки и кукушкины слезки. До спуска в шахту оставалось два с половиной часа. Надо было хоть в чем-нибудь помочь матери по дому, но Катю неудержимо тянуло к огонькам и кукушкиным слезкам, и она поддавалась этому желанию и взбиралась на гору. Нарвав пучок цветов, она усаживалась на камне и погружалась в свое — сокровенное, что жило с ней с зимы. Она думала о Бобовникове, мысленно она сочиняла ему письмо, называя его милым... «Как ты там, милый, на фронте? — сочинялось в ее душе. — Наверно, водишь в атаки
Мысленно наговорившись с любимым, она нехотя спускалась по каменной тропке вниз, ставила в глиняный горшок на стол букет нарванных цветов, — часы показывали три часа дня, — пора идти в горный цех в раскомандировку, чтобы получить от гормастера задание на смену. Она скудно обедала, что бог послал, брала с собой в тряпицу маленький ломтик хлеба — подкрепиться в середине смены, и с карбидной горелкой в руках шла в раскомандировку. Она шла вместе с другими. И она, и другие проходили мимо клуба, мимо котельной, мимо кузни... Мимо клуба можно пройти не заходя, и мимо котельной тоже... А вот без кузни шахтеру никак нельзя: много каждому требуется гвоздей — подковать железом каблуки ботинок. Подкуешь ботинки — и им не будет износа. Не подкуешь — сгорят в две смены. Каждый заходит в кузню и берет горсть гвоздей — самодельных, с большими шляпками. И расплачивается. Тридцать гвоздей — пять рублей. Железная подковка на носки ботинок — три рубля. Подкова на пятку — два рубля.
— Можно ли взять гвоздиков? — спрашивает Катя, зайдя в кузню. — Вчера я заказывала... Гвоздей мне надо и подковки.
В кузне шумно, в горне пышет пламя, стучат молотки, бухают молоты, искры во все стороны.
Гефест, к которому обращается Катя, очумело-обрадованно смотрит ей в лицо и бессмысленно улыбается, сияя белыми зубами.
— Гвоздиков мне... — повторяет Катя.
Гефест крутит вентиль, в горне перестает шуметь, пламя утихает, в кузне значительно тишает. Гефест протягивает Кате консервную банку с гвоздями, Катя берет горсть и ссыпает в карман. Из внутреннего кармана она достает пятерку и протягивает кузнецу.
— Ни-ни! — руками делает протестующий жест Гефест. — Я бесплатно. Для тебя... Зачем чуждаешься! Я ради тебя!
— Бери, заработал, — говорит Катя и кладет пятерку на наковальню и выходит, не оглядываясь.
Она идет по надшахтному двору, рядом хромает Гефест, говорит сбивчиво: так нехорошо, что работает она в шахте, а он, Гефест, в кузне, и оттого они редко видятся. А вот если бы работали вместе, часто бы виделись...
— Не знаю, — говорит Катя.
— А я знаю, — говорит Гефест. — Я про тебя всегда думаю. Может, нам с тобой пожениться, а? Многие ведь женятся... — И он начинает перечислять, кто недавно из семнадцатилетних ровесников поженился. Потом, помолчав, говорит: — Я понимаю: рано жениться, но ведь война... — И смотрит вопросительно, что она скажет. Но Катя молчит. Она поднимается по крутой лестнице в раскомандировку и молчит. Гефест провожает ее грустным взглядом и уходит в свою кузню.
— Ну что, договорился? — спрашивает Гефеста старик-кузнец, его учитель. — Аль попусту бьешь каблуки?
— Договорюсь, никуда она не денется, — весело отвечает Гефест и включает поддув. — Все равно я на ней женюсь.
— По твоим годам тебе бы как раз в лапту играть, а не про женитьбу смышлять, — говорит учитель-кузнец. — Женитьба — не напасть...
— Ничего, мы молодые, да ранние, — тоном старика говорит Гефест и стукает по раскаленной железке молотком, — и для работы, и для женитьбы мы как раз поспели.
Учитель-кузнец удивляется, внимательно
Как говорил Гефест, так и вышло: женился он все же на Кате Сахно. Женитьбу их ускорила беда, сделавшая Гефеста одиноким. Отец его, Тимофей Дорофеев, ушел на фронт в начале войны. Однако вскоре он вернулся, так как его признали негодным к службе. Сперва стал работать. Но войне требовались люди, и Тимофея призвали снова. На этот раз он выдержал испытание на пригодность и очутился на фронте, где на втором дне пребывания среди взрывов и пуль его убило. Мать Гефеста, Марья, получила похоронную и так затосковала, что не взвидела белый свет, стала заговариваться, помешалась рассудком — и ее увезли в больницу. Старший брат Гефеста, Сергей, служил в армии на Дальнем Востоке. Гефест остался из взрослых один — с младшими братишками и сестренками. Жалея парня, ему помогала в хозяйстве Катина мать, Анна, да и сама Катя, улучив время, прибегала «убраться» и приглядеть за ребятишками или подоить корову, сварить на плите еду..
Женитьбе Гефеста на Кате, следует добавить, способствовало еще и то, что мать Бобовникова, Вера Федоровна, получила с фронта нехорошее известие о сыне. Товарищ по фронту писал: служили с ним в ротах по соседству; было наступление, видел товарищ, соседнюю роту, засевшую на высоте, бомбили сверху самолеты, а снизу на ту высоту шли танки: по той же высотке била и артиллерия, пока не сравняла пригорок с остальной ровной степью. Погибла рота, погиб, видно, и молодой лейтенант Бобовников.
Узнав о несчастье, случившемся с человеком, которого Катя любила, она поплакала потихоньку несколько дней и примирилась с потерей: много тогда было смертей, горе было всеобщим, разделенным и переносить его было легче, нежели если бы человек переносил его в одиночестве. И потому, когда Гефест явился к матери Кати, Анне, с предложением выдать за него Катю, девушка не стала протестовать. Все равно сердце ее теперь опустело, почему бы и за Гефеста не пойти!..
Сыграли скромную по военному времени свадьбу. Сидели все бабы — подземные работницы, с черными кругами под глазами, с руками, изуродованными подземной работой, в платочках, повязанных на голове по-бабьи. Была подана самогонка — по капле, играл патефон. Бабы постарше пели, те, кто помоложе, выходили на танец. И Гефест выходил. «Фокс» у него из-за хромоты не получался, зато в плавном танго он ходил ровно и даже делал, как опытные танцоры, небольшой выверт.
Пели хором. Однако на ум певцам приходило только грустное и протяжное, тоскливое. Говорили о шахте и, конечно, о фронте, а также не забыли и батюшку-расстригу отца Кирилу, служившего по домам за здравие и за упокой, о колдуне Листабурдии, который мог у любого предвидеть судьбу...
Потом все разошлись без шуток, положенных на свадьбе, и Гефест с Катей остались наедине для новой жизни.
...Катя рожала часто. Война еще не успела окончиться, у нее на руках уже было двое сынишек. В сорок пятом, осенью, она родила третьего. Из шахты в связи с детворой ее вывели на поверхность — соблюдать чистоту на шахтном дворе и помогать истопнику в раскомандировке. Эта работа считалась легкой, но отнимала много времени, и дети оставались с матерью Кати, Анной. Отрывал иногда время от работы Гефест, чтобы помочь теще. Он так поступал: уйдет с утра пораньше, накует подковок побольше — и сделается свободным часа на два, на три. Прибежит, хромая, из кузни и то дрова колет, то пойло корове тащит или чистоту в избе наводит. В самом деле, молодой да ранний Гефест как муж и глава семьи был такой, что поискать. Такого мужика не то что в войну, в мирное время, когда мужиками хоть пруд пруди, днем с огнем не сыщешь. Он и на работе самый старательный работник, он и по хозяйству управляется лучше не надо. А что хромой, так в том беда небольшая: кто по нынешним временам не хромает?