В семнадцать мальчишеских лет
Шрифт:
— Но что же, право, случилось? — не унимался Теплоухов.
— А то, батенька, и случилось. Издан приказ об эвакуации заводов. В Сибирь. Вот вам и временная перегруппировка сил.
Иван Васильевич внутренне ахнул: разграбят завод, растащат!
— Велено в кратчайшие сроки. Всех инженеров, техников, рабочих военные власти объявили мобилизованными. За неподчинение — расстрел. Так-то, милостивый государь.
Голова обратил внимание, что служащий Теплоухов вконец растерялся, и попытался смягчить свои слова советом:
— Собирайте-ка
— Куда мне, — бормотал Иван Васильевич, — трое на руках. Может, обойдется, а? — с надеждой взглянул на своего покровителя, но тот не пожелал ничего добавить — и так лишнего наговорил.
Вечером того же дня, оповещенные связными, пробирались на гору Уреньгу члены подпольного горкома партии. В зарослях молодого сосняка, за мшистыми каменными глыбами, состоялся последний разговор. Иван Васильевич информировал товарищей о том, что сообщил ему голова и что удалось дополнительно выяснить от заводских.
Глухо гудели сосны. Гулял верховой ветер. Примостившись на полированном и прогретом за день кругляше, Виктор напряженно вслушивался в неторопливую речь Теплоухова.
— Пришла пора действовать решительно. Необходимы крайние меры.
— Может, рискнем, попробуем захватить завод. Смелость города берет, — задумчиво проговорил Иван Васильевич.
— Оно так, конечно, — рассудительно заметил Белоусов, — только на штыки с голыми руками не полезешь. Оборудование-то будут грузить под ружейными дулами. Опять же отряд не перебросишь на завод: не иголка в сене.
— Надо сорвать погрузку!
— Правильно, — откликнулся Теплоухов, — во что бы то ни стало сорвать, это нам по силам. — И к Виктору: — Смогут твои ребята по цепочке быстро передать рабочим наши указания?
— Они все смогут, — коротко сказал Виктор. И вдруг щеки его ярко вспыхнули: «Еще подумают, что я хвастаю». И рядом с этим другая, тревожная, радостная мысль:
«Вот оно, начинается самое главное».
— Итак, сорвать погрузку. Пусть рабочие прячут ценный инструмент. Пусть уходят в лес, на покосы, в потайные места. А мы тем временем подумаем еще кое о чем.
Решили взрывать Тесьминский железнодорожный мост. Тогда эшелоны белых замрут здесь, в Златоусте. Операцию проведут заводские ребята во главе с Колькой Черных.
Когда растаяли в ночной темени фигуры горкомовцев, Теплоухов попросил:
— Позови Черных.
Колька возник рядом неслышной тенью.
— Садись, Николай, слушай и запоминай, — устало, но твердо произнес Теплоухов. — А ты, Витюша, пока того, побудь на тропе.
— Самое трудное — добыть еще взрывчатки. Действуй решительно, но с оглядкой, не горячись. Сам понимаешь, от тебя многое зависит, — советовал Иван Васильевич. И вдруг неожиданно стукнул ладонью по каменному голышу: — Эх, удалось бы! — И столько затаенной страсти было в коротком возгласе, что Колька даже оробел.
— Ну, орлята, действуйте, — попрощался Иван Васильевич и канул в лесную настороженную
Во власти только что пережитого необъяснимо-тревожного и гордого чувства возвращался Виктор домой. Пробирался затененными улицами, но шагал неторопливо. От реки несло прохладой. Небо, чистое и высокое, вовсю вызвездило. Где-то неподалеку тихо-тихо звучала песня:
То не ветер ветку клонит, Не дубравушка шумит, —Девичий голос, чистый, нежный. И будто затуманен слезой:
То мое, мое сердечко стонет, Как осенний лист дрожит.Полоснула по сердцу чужая боль. И своя, загнанная в дальние закоулки души, тоже ожила. Хотелось крикнуть во тьму: «Поля! Где ты?..»
Снова арест
В маленькой продолговатой комнате душно, жарко. Снятся тревожные сны. Все тот же Наумка. Будто забрались они вместе на гребень Таганая, и Наумка спрашивает, где отряд? Виктор отрицательно качает головой: «Нельзя, об этом никто не должен знать». Наумка зло прищуривается, на круглом лице его появилась недобрая улыбка. Он сжимает сильными руками плечо Виктора, трясет и цедит:
— Говори! А не то столкну, большевистское отродье!
Виктор хочет вырваться, но Наумка сильнее его. У Виктора вырывается стон. Он… просыпается.
— Вставай, сынок! Скорее! Пришли за тобой… — слышит горячий шепот матери. Замечает в ее глазах слезы и вскакивает. «Бежать!»
С улицы барабанили прикладами в дверь, рвали ее на себя. Гудел железный кованый крюк. На ходу набрасывая одежду, Виктор толкнул створки окна, прыгнул в тень тополя. Забор плотный, высокий, в два человеческих роста — с улицы Виктора не видать.
А в дверь гулко сыпались удары.
Из-под тополя Виктор метнулся в сарай, оттуда — на огород, к Громотухе. Еще минута — и он спасен. И вдруг захлопали выстрелы. Это сосед, оказавшийся спозаранок на своем огороде, заметил Виктора, подбежал к солдатам и заорал:
— Стоите, рот разинули, а большевик-то утек!
Скрученный Виктор молча смотрел, как дюжие солдаты, пикая ногами, поддевая штыками вещи, переворачивали весь дом. Младший брат Толя спросонья испуганно кричал.
Виктор вдруг подался вперед. В руках штатского, вошедшего с улицы, были тугие пачки денег, запрятанные Виктором в сарае. Рядом со штатским был Наумка… Так вот он какой, «связной» из Уфы!
В последний раз мелькнули растерянные, в слезах, лица родных. В последний раз глянул Виктор на родной дом, на горы.
Над трехглавым Таганаем висели тучи — темные, многослойные. Солнце еще не взошло, где-то пробивалось снизу, из-за гор, окрашивало медленно плывущие облака в пурпурный цвет. Пурпур густел, боролся с тучами, и казалось, разливается река.