В семнадцать мальчишеских лет
Шрифт:
— Тут Виктор Шляхтин есть…
Из тьмы вынырнул Рыжий.
— Всю Уреньгу за собой потащишь, и не смей!
Ковшова и отца отозвали. Ванюшка успокоил:
— Не горюй, Витя, второй билет все равно достанем.
За прудом, в Ветлуге, глухо хлопнули два выстрела. Ковшов заторопился:
— Пора.
Город по-прежнему спал. Ветер гнал по дороге поземку. Тьма хоть глаз коли. Ванюшка примеривался к шагу отца. Тот молчал, наверное, сердился. Другие, впрочем, тоже молчали.
Показались желтые пятна — фонари у Арсенала — впереди площадь. Справа, берегом пруда, от Ветлуги двигалась темная масса — шел отряд Михаила Назарова со станции. Напротив, на Большую Славянскую выходили челябинцы под командой Елькина — пришли на помощь.
Отряды стали растекаться, вытягиваться и сомкнулись в кольцо. Ванюшка с Рыжим — винтовки наперевес — бежали берегом Громотухи. В груди стучало: сейчас начнется, вот-вот.
А в это время за освещенными окнами вокруг стола собрались Филатов, Кузнецов, Овчаров, Гогоберидзе, Середенины и Голендер.
Филатов, Кузнецов и Овчаров настаивали на немедленном разоружении Красной гвардии. Середенины держали нейтралитет, Гогоберидзе колебался. После выступления Голендера предложение Овчарова было принято.
— Повторяю, — заканчивал председательствующий Филатов, — с большевиками должно быть покончено немедленно.
— Но народ… — осторожничал Гогоберидзе, — в последнее время нельзя не заметить…
— Народу нужна твердая власть! — оборвал Филатов.
— Да, дорогой доктор, — Голендер сделал ударение на слове «доктор», подчеркивая этим, что Гогоберидзе мало смыслит в тактике борьбы.
— Результаты совещания прошу держать в секрете…
— Что с вами? — Гогоберидзе забыл про только что нанесенную обиду.
Рука Филатова никак не могла попасть в карман.
— Руки на стол! — раздалось сзади.
В дверях стоял Виталий Ковшов.
— Что это значит? — Овчаров выхватил пистолет.
— Руки на стол! — повторил Виталий.
За ним стояли Чевардин, Аникеев, Ипатов, Желнин, Назаров.
Овчаров кинул на стол пистолет и вяло опустился на стул.
— Оружие сдать! Выходить по-одному. Товарищ Ипатов, соберите пистолеты.
Пока выводили арестованных, исчез Голендер.
На улице Ковшов поблагодарил за помощь Елькина.
— Вот и все, — сказал Елькин.
— Да, — согласился Ковшов, — хотя дыму эсеры напустят немало. Поди, на заводе уже шум поднимают — на это они мастера. Не хотите посмотреть?
— Пожалуй.
Ковшов повернул барабан револьвера, сунул его в карман:
— Советую и вам держать поближе.
В центрально-инструментальном цехе
— Ба, Кива!
— По-предательски подло, как тати, большевики ворвались и расправились с теми, кто всю свою чистую жизнь бескорыстно отдавал трудовому народу.
— Любопытно, — Елькин разглядывал говорившего.
— Сейчас он из вас выжмет слезу.
— Чья душа не отзовется болью, узнав о бандитской расправе, чья душа не возопит об отмщении?
Ковшов вышел в главный проход большого токарного отделения:
— Товарищи, сегодня власть в городе перешла в руки большевиков. Эсеровский комитет и штаб разоружены без единого выстрела, арестованы и находятся под охраной. А этот человек несет вздор.
Кива скатился со станка, вжал голову в плечи и запетлял между станками.
Первый бой
Членский красногвардейский билет № 175 выдан Златоустовской организацией РСДРП(б) Ипатову Ивану Ивановичу.
На станции стоял эшелон с чехами. Что-то случилось, и он задержался. Комендант станции Сергей Синяков ждал его отправления, чтобы идти домой — он устал за бесконечный день. В девять вечера к нему вошли два иностранных офицера.
— Я начальник чешского эшелона, — старший щелкнул каблуками. — Наш эшелон, к сожалению, отправляется только завтра.
— Чем могу быть полезен? — Синяков поднялся.
— Мы пришли предложить услуги своего оркестра.
— Играйте.
— Вы очень любезны, — старший опять щелкнул каблуками.
Они удалились.
Комендант станции был еще молод, любил мыслить возвышенно, и, не будь так сильно занят, писал бы стихи. Он глядел на непривычные для глаза мундиры, вкрапленные в толпу станционных жителей, и думал: «Теплый майский вечер дышит прохладой». Ветра не было, но это не имело значения.
Освободившись только к полуночи, он по пути завернул в клуб. Скамейки там были сдвинуты. «В зале — водоворот танцующих пар», — подумал он.
Оркестранты играли слаженно, и вечер казался веселым. Наблюдая за танцующими, он уловил, или скорее почувствовал, тревогу. «От переутомления», — подумал, но и дома ощущение тревоги не проходило.
Утром вскочил при первом скрипе — в комнату вошла мать и передала записку:
— Сережа, дежурный принес.
«Вот что рассеет туман моих предположений», — подумал и прочел в записке: «Челябинск захвачен белочехами». Отметил: почерк телеграфиста Ившина.