В семнадцать мальчишеских лет
Шрифт:
Мария Петровна огляделась и устроилась с детьми у стены. В углу голосила женщина. Возле нее, скрючившись, стоял мальчик.
— Что с тобой? — спросила Мария Петровна.
Женщина не ответила. Кое-как удалось узнать, что у мальчика, вероятно, дизентерия, а его не выпускают. Мария Петровна подошла к часовому:
— Передайте Ковалевскому, что его Ипатова просит.
Часовой ушел и вернулся с сухощавым лысоватым человеком.
— Велите вывести вон ту женщину,
Ковалевский поморщился от тяжелого воздуха.
— Иначе многих вам придется отправить в госпиталь, а ведь он вам нужен для раненых. Да ведро воды поставьте.
Ковалевский ушел. Часовой вернулся, поставил ведро с водой и вывел женщину с мальчиком. У ведра возникла давка.
— Стойте! — Мария Петровна загородила ведро, зачерпнула кружкой и подала самой крикливой женщине.
— Пей. А теперь раздавай по очереди, сперва детям.
Кое-кто не мог подойти к ведру. Невменяемой старухе, у которой расстреляли сына, положила на лоб мокрую тряпку. На другую прикрикнула:
— А ну, перестань выть! — и обратилась ко всем: — Вы не виноваты, значит, реветь нет причины. Вызывать на допрос будут, отвечайте: знать не знаем и ведать не ведаем, за что мучаемся тут. Да не тряситесь перед ними, а держитесь так, чтобы своим не стыдно было в глаза смотреть, когда вернутся.
— Ипатова! Ты и здесь агитируешь? — на пороге стоял Ковалевский. — Давай своих детей.
— Для чего они тебе?
— Приказано в приют отправить.
— Детей моих ты не получишь.
— Тогда возьмем силой.
— Нет, не возьмешь.
— Ввиду чрезвычайного положения, мы вынуждены, — пустился в пространное объяснение Ковалевский, — мы можем…
— Вы можете меня посадить в тюрьму или убить вместе с ними, а отобрать не можете.
Ковалевский ушел, но скоро вернулся. Дети прижались к матери.
— Берите их, — приказал часовым.
— Лучше не подходите, — предупредила Ипатова.
— Для вашей же пользы…
— Чтобы в приюте их в белый цвет перекрасили? Стрелять поведешь, пойду вместе с ними, а отдать не отдам.
— Да образумьтесь, что вы говорите.
— Говорю, что думаю.
— Не уйдем от мамы, — Тоня встала впереди нее.
— Не уйдем, — и другие прикрыли ее собой.
— Ну гляди, Ипатова, пожалеешь о своих словах, — пригрозил Ковалевский и ушел. А когда пришел в третий раз, женщины загородили собой Марию Петровну.
Ночь прошла снова без сна. Наутро некоторых освободили.
— А ты, Ипатова, готовься в тюрьму, — злорадствовал Ковалевский.
— Я готова, только пешком не пойду.
— Может, карету подать прикажешь?
— Не барыня ездить
Сколько ни бился Ковалевский, а дал извозчика для детей. К ней приставили конвой.
Арестованных везли через Арсенальную площадь по Ветлуге. Мария Петровна смотрела, как по городу ходили чужие солдаты. А жители перебегали улицы, скрывались поспешно во дворах. Несмотря на жару, окна закрыты наглухо. На пути брошенные повозки, разбитые лавки. Двое молодцов валяли в луже старуху: «Где сыновья? Говори, старая ведьма!..»
В камере, где поместили ее, было окно с решеткой и одна кровать. Заключенных женщин девять, не считая детей. Среди арестованных седая старуха — мать комиссара Хлебникова со станции Бердяуш. Она носила в лес еду партизанам. Ее выследили и, прежде чем отправить в Златоустовскую тюрьму, били, но она не выдала партизан. Здесь же Ившина, молодая учительница, обвиненная в организации безобразий, то есть просветительских кружков и любительских спектаклей.
В скважине поворачивается ключ, стучит засов, на пороге — надзирательница:
— Завтра бинты стирать.
Всякая работа вносит разнообразие в монотонные будни, и ей рады.
— Для кого бинты? — спрашивает Мария Петровна.
— Для раненых.
— Для белогвардейского госпиталя?
— Для раненых.
— Я не пойду.
— Как это ты не пойдешь? — надзирательница уставила кулаки в бока.
Марию Петровну поддержали:
— Не будем белогвардейцев обстирывать.
— Там и ваши лежат.
— Мы знаем, где наши лежат.
— Не пойдете?
— Не пойдем.
— Ну погодите, я вам устрою!
Отстучали в мужскую камеру об отказе. Получили ответ: «Молодцы».
Начальник тюрьмы рассвирепел:
— Всех отправлю в карцер!
Весть облетела тюрьму. Политические заявили протест, и начальник не выполнил угрозу.
Как-то с верхнего этажа, из каторжных камер, постучали:
— Ипатова здесь?
Мария Петровна подошла к трубе:
— Кто говорит?
— Сажин.
— Егор Филиппович, как ты-то тут? Ведь уходил с Ковшовым?
— Не место здесь рассказывать. Тебе привет от сына и мужа.
— Живы?
— Хороший у тебя сын, гордись…
Стук прекратился. Сажина вызвали на допрос. Перед ним все та же следственная комиссия: Клебер, Асанов, Галанов… Председатель с испитым лицом, стар, и зубы «съел» на допросах.
— Зачем вы вернулись в город?
Сажин не ответил. Он знал, что его расстреляют.
— Вы возглавляли комитет организации до революции?