В шесть вечера в Астории
Шрифт:
— При медицинском осмотре по моем возвращении из Ораниенбурга ничего такого у меня не нашли.
— Но тогда…
— Папа, да дело же не в том, болен он или нет, а в том, что такой шанс в науке для Мариана больше никогда не повторится! Через год-полтора работу закончат, и, даю голову на отсечение, закончат успешно. И если теперь Мариан на два года выключится… не может же он тогда рассчитывать на соавторство, пойми ты это!
— Это я понимаю отлично. Вопрос только вот какой: в чем пан Навара видит главный смысл работы — в том, чтобы помогать больным, хотя бы и безымянно, или в том, чтобы публично украситься успехом, званием, Почетной
— Прямо как проповедник! — не сдержалась Мишь. — А тебе в его возрасте не хотелось признания, у тебя не было честолюбия, желания добиться успеха? Знаешь, сколько вложил Мариан в эту работу собственных идей, как он трудился в поте лица, сколько ночей, сколько суббот с воскресеньями… по шесть часов кряду брать кровь у морских свинок или даже просто наблюдать за их поведением, вместо того чтобы отправиться гулять, в кино, на танцы!..
Ну, без такого натиска Мишь могла бы и обойтись; дочь, конечно, лучше знает своего отца — но что, если в нем говорит скрытая ревность к коллеге, к этому медицинскому эмбриону, младше его на тридцать лет? Сам же намекнул, что он, в сущности, обыкновенный полковой лекарь, не добившийся никаких успехов.
— Уважаю трудовой энтузиазм пана Навары, — отец Миши заговорил теперь почти так, словно Мариана тут и нету, — но вы ведь приехали ради другого.. — Наконец-то он повернулся к Мариану. — Вы хотите, чтобы я помог вам устроить переосвидетельствование, для которого нет других причин, кроме вашего нежелания нести действительную службу в армии, — нежелания, правда, мотивированного благородными побуждениями. Я рад вам обоим, но если вы приехали только для этого, то очень сожалею, что обратились вы не по адресу.
Да, голубушка, не задалась тебе поездка! Мариан глянул на Мишь чуть ли не со злорадным торжеством. И хотя говорить больше было не о чем, он все же не упустил случая заметить:
— Я хотел бы только немножко очистить себя от подозрения, будто главный мой мотив — нежелание пройти действительную службу. Мне же прежде всего жалко потерять два года самого продуктивного возраста человека. Ведь авторы многих открытий были очень молоды: Бантинг открыл инсулин в двадцать лет, Эрлих открыл клетки, производящие гормоны, еще студентом, Гельмгольц тоже еще учился в университете, когда опубликовал свой труд об энзиматической функции дрожжевого грибка…
Какие имена! Не переоцениваешь ли ты свой талант, парень? — читалось по лицу подполковника, но вслух он сказал иначе:
— Преклоняюсь перед вашими познаниями в истории науки и перед вашей здоровой самоуверенностью, но, к сожалению, не могу переступить через собственную тень я прежде всего солдат и, следовательно, волей-неволей на стороне армии. И от этого недостатка я уж никогда не избавлюсь. Кроме того, я убежден, что армия для молодого мужчины — нечто принципиально необходимое, потому что там он учится не только стрелять из винтовки и собственноручно пришивать пуговицы, но кое-чему более важному: способности приказывать и подчиняться. Большинство молодежи сейчас, после войны, видит в военной службе некий анахронизм, в убеждении, что войн никогда больше быть не может. Я, во-первых, не считаю это еще доказанным, а главное, уверен, что мужчина, не узнавший, что такое военная дисциплина, — лишь наполовину мужчина.
— Вот
Мариан отрицательно покачал головой — мол, это к делу не относится; ему очень хотелось вслух напомнить Миши свой тайный принцип: ни у кого не проси одолжений и никому их не оказывай! — Ох уж это добродетельное, праведное поколение, вскормленное идеализмом! Зеленомундирник, маскирующийся белым халатом… Наверное, не сумел в жизни совершить ничего порядочного, вот и вынужден внушать себе ложную мысль, будто все, что он делает, порядочно; причем не только в своей профессии, но и в области этики… Приказывать и подчиняться… Да человек равно не создан ни для того, чтоб заставлять других, ни тем более чтоб других слушаться! Этим тысячелетним навыком люди только взаимно отравляют себе существование… Но объяснить все это товарищу подполковнику должен бы скорее Эйнштейн, а не я.
Так, но теперь и я выведу на огневую позицию свое орудие. Тебе угоден этический идеализм — получай! Ответить на недостаток доброй воли достойным поступком — значит сорвать триумф того, кто обнаружил бескомпромиссную принципиальность. Мариан встал, не отдавая себе отчета в том, что принял чуть ли не торжественную позу.
— Признаю ваши аргументы, пан доктор, и подчиняюсь. Но позвольте еще одну просьбу: хочу попросить у вас руки вашей дочери.
Мишь так и разинула рот, просто оцепенела. Подполковник Михл заморгал, тоже поднялся, загасил сигару в пепельнице.
— Не уверен, что не ослышался…
Но в ту же секунду судорога в Мишиных голосовых связках отпустила, и она выговорила одновременно с отцом:
— Я, кажется, ослышалась…
— Твердо надеюсь, что вы хорошо меня поняли. Мы с Эммой хотим пожениться.
Подполковник развел руками, как бы не зная, что с ними делать. Мариан краем глаза наблюдал за обоими; шок Миши проходил, краска вернулась ей в лицо, что опытным глазом врача заметил и отец:
— Ты-то разве не знала?
— Нет, как же, папа… Просто мы не хотели таким аргументом как-то повлиять на твое решение насчет злополучного призыва Мариана…
Мишь врала, как по писаному — она уже совсем оправилась.
— Я придерживаюсь мнения, что нехорошо вмешиваться в сердечные дела детей. Если вы любите друг друга — от всей души желаю, чтобы все у вас хорошо сложилось. И я рад, что продолжится традиция нашего рода— теперь уже и по прялке, и по мечу — и даже обогатится талантливым ученым, который вполне уравновесит мое армейско-лекарское ничтожество! — Отец обнял Мишь, пожал руку Мариану, потом положил ладони на плечи обоим. — А теперь попробуем раздобыть в этом богоспасаемом городишке хоть бутылку шампанского…
Мариан краем глаза наблюдал будущего тестя. Как-то ты, в свете наших родственных отношений, выкрутишься теперь из неприятного дела с переосвидетельствованием? Но Михл ни словечком не затронул эту тему. Коли раз сказал «нет» — его личная (а в данном случае и солдатская) гордость требует оставаться последовательным… И, говоря откровенно, это свойство моего будущего родственника мне даже импонирует.
Только когда уже прощались перед отъездом — все трое в несколько приподнятом настроении (шипучего оказалось две бутылки, да еще коньячку подбавили), подвыпивший отец невесты сказал: