В шесть вечера в Астории
Шрифт:
Утром все вернулось в привычную уже колею.
…Вы, барышня, видно, до гроба не научитесь готовить, Опять солили сырую печенку?
…Неужели надо так хлопать дверью? (Дверь просто вырвалась у Миши из рук.)
…Где вы, собственно, так долго пропадали? Что, уже и в молочной очереди?..
…Я, кажется, отступлюсь!
…Нельзя ли поменьше проветривать? От этого вечного сквозняка у меня разыгрывается мигрень…
Нет, не отступлюсь. Тогда но крайней мере это будет настоящая ЖЕРТВА, я делаю что-то ради Роберта Давида!
Ни с того ни с сего заявился
— Что с тобой? Да от тебя половина осталась! Вид как после кутежа!
Ввалившимися глазами Мишь показала на закрытую дверь — оттуда доносилось ласковое сюсюканье: хозяйка беседовала с Лоттынькой.
— Что-то у вас не так, верно? — чутко и моментально угадал Пирк (в отличие от Мариана, с легкой грустью подумала Мишь).
— Буря тривиальности в море приземленное… Если б я только могла все ее нападки приписать полубольному мозгу…
— Ты с добром, а на тебя с колом, — резюмировал Пирк, выслушав краткое описание Мишиных страстей. — В другой раз будешь осторожнее, когда твое доброе сердце опять потянет на милосердие…
— Откровенно говоря, мне не очень нравится, барышня, когда вы за моей спиной водите сюда посторонних мужчин. — Пани Крчмова вошла на кухню, где Мишь готовила для Пирка, сгоравшего от жажды, кружку воды с малиновым соком. — Тем более что, как мне кстати известно, у вас серьезное знакомство с весьма солидным молодым ученым…
Пирк, расслышав это, не выдержал — тоже вошел в кухню. Поздоровался.
— А Мишь и не звала меня, пани Крчмова, я сам пришел.
— О чем вы, кто вас не звал?.. Разве у нас есть мыши?..
— Эта пишется через «и», — пояснил Пирк.
Они что, оба сумасшедшие? — испуганный взор Крчмовой искал объяснений; Мишь представила Пирка.
— Кстати, я и не совсем посторонний, — добавил тот. — Пан профессор восемь лет учил меня родному языку и три года французскому, а теперь я играю вместе с ним в квартете.
Хозяйка как будто слегка обиделась:
— О господи, могли бы все это сразу объяснить! Если бы нынешние студенты хоть немного…
— Я не студент. Правда, грозятся послать меня в институт, да я, надеюсь, отобьюсь.
— Павел — машинист на паровозе, — сказала Мишь. Шарлотта явно растерялась.
— Но вы сказали, что… что играете с мужем в квартете!
— Такой мезальянс я допустил исключительно под нажимом папа профессора, пани профессорша, — произнес Пирк с корректной вежливостью слона, наслаждающегося прогулкой по посудной лавке.
— Иной раз люди изменяют себе самым неуместным образом, — добавила Мишь. — Например, кто-то выучится на мясника, а вдруг возьмет и напишет «Новосветскую»…
Пани Крчмова поджала губы, вздернула свой острый нос и молча ушла к себе.
— А теперь хорошенько проветрим. — Мишь силилась принять оптимистичный тон, но рука ее. протянутая к шпингалету, слегка дрожала.
— Можешь ты вообще
— Не могу, — чистосердечно призналась она. — У меня такое ощущение, будто старухе удалось разорвать мой рассудок в мелкие клочья. Рискнула я пойти сдавать гигиену, да отступилась прежде, чем профессор первым же вопросом смог изобличить меня в нахальстве.
— Утешайся тем, что всякой напасти бывает конец — и что отчаяние обманывает больше, чем надежда, если процитировать Роберта Давида. Я вообще дивлюсь, как это он принял такую жертву! Когда он тебя освободит?
— Должен вернуться на днях. Но будь к нему справедлив: руку даю на отсечение, что именно этот уголок души его гарпии был бы неожиданностью для него самого. Но расскажи о себе, Павел!
Мишь уставилась на его необычно широкое запястье; несмотря на употребление мыла, руки Пирка стали уже руками рабочего человека; и на рубашке под пиджаком — масляное пятно, видимо, он надевает ее под рабочую куртку, когда водит поезда. Отчего это с Пирком так быстро устанавливается совершенно непринужденный контакт, какой-то более сердечный тон, чем даже с Марианом, которого я ведь люблю?
Пирк поднялся. Мишь постучалась к Шарлотте — сообщить, что гость уходит. В дверь с криком выпорхнул попугайчик, прямиком к открытому окну — и был таков.
— О господи… — Мишь так и оцепенела, кровь отлила у нее от лица; глухая тишина, воцарившаяся после исчезновения Лоттыньки, была как катастрофа.
Пирк, истый человек действия, без колебаний вскочил на подоконник, вторым прыжком перенесся на два с половиной метра вниз, на газон. Мишь опрометью выбежала в сад. Не сразу обнаружили они зеленую птицу на зеленой верхушке ели. Лоттынька сидела там, тяжело дыша — по-видимому, в легком шоке от собственного внезапного поступка и от непривычного окружения. Казалось, попугайчик не знает, как ему распорядиться обретенной свободой.
В окне показалась пани Шарлотта.
— Что случилось? — спросила она, предчувствуя беду. — Где Лоттынька
Пирк молча показал на верхушку десятиметровой ели. Пани Крчмова с недоумением обвела взглядом дерево — и вдруг вскрикнула, поднеся руку ко рту; ее портрет в рамке окна мгновенно исчез, раздался глухой звук падения.
— Этого нам только не хватало. — Мишь в отчаянии схватилась за голову и бросилась в дом; через минуту она уже выглянула в окно, крикнула Пирку: — Все как в дешевой кинокомедии!
Вдвоем они уложили бесчувственную женщину на диван.
— Ты без пяти минут доктор, вот и приводи ее в сознание. А я пошел ловить попугая.
У Миши тряслись руки: первое врачебное вмешательство! Дать ей понюхать нашатырю, как делывали в старину лекаря? Но что будет, когда старуха очнется?
За окном протопали две пары ног.
— Давайте я полезу! — раздался детский голос. — Только подсадите меня!
Мишь, не одолев любопытства, выглянула в окно: два школьника, запрокинув головы, смотрели вверх в крайнем возбуждении, а Лоттынька сидела неподвижно, похожая на зеленую шишку.