В шутку и всерьез
Шрифт:
– И давно из Советского Союза?
Белесые глаза собеседника как-то сразу беспокойно забегали.
– С сорок… сорок четвертого.
Все ясно – убежал во время войны, когда фашисты побросали своих холуев на произвол судьбы.
Я молча отошел, но теперь уже непросто было отвязаться от этого типа.
– И как вам нравится в Австралии? – задал он стандартный вопрос.
– Скучаю. Уже три недели, как из дома.
– А нам весело! – заторопился бывший туляк, убежавший из Харькова. – Каждый вечер собираемся вместе, организуем концерты. Отличное
Я пристально посмотрел на бывшего туляка. Что это: признание или хитрость?
– Только при одном условии, – добавил он после паузы.
– При каком? – автоматически спросил я.
– Если бы власть у вас переменилась.
– У, милый! – засмеялся я в лицо изменнику. – Долго тебе придется ждать!
На второй день моего пребывания в госпитале в палату вошел огромный лысоватый детина. Его скрюченные волосатые пальцы впились в ручку пылесоса.
— Здравствуйте, – прорычал он басом.– Меня зовут Лорис Петрович.
И пошли воспоминания. Эмигранты, встретив человека, приехавшего из СССР, как правило, спешат рассказать свою историю. Одни хотят оправдаться, найти сочувствие, другие ждут помощи, совета.
Лорис Петрович принадлежал к иному сорту беглецов и от меня ничего не ждал. Оперировал он пылесосом всего минут десять, но затем еще несколько раз заходил ко мне, а в середине дня даже принес обед, заменив официантку.
– Сможете определить, сколько мне лет? – спросил здоровяк и тут же с гордостью объявил: – Семьдесят шесть! Неплохо? Но я говорю, что шестьдесят. Иначе сразу уволят: стариков после шестидесяти пяти не держат на работе.
Я уже знал, что Лорис Петрович – "полунемец, полулатыш, полушвед, полурусский", как он представился, – до революции служил офицером в Петербурге.
Теперь же он принялся рисовать сцены буйств и веселых похождений молодых лет. И вдруг похвастался:
– А знаете, кем я был во время гражданской войны? Правой рукой атамана Семенова. Заведовал его механизированными частями!
И этот ярый враг советской власти рассказал далее как белая армия воевала с разутыми, голодными красноармейцами. Перечислил самые ожесточенные бои, отступления, марши. Живые картины гражданской войны! Невольно я заслушался его рассказами и даже перебил вопросом:
– А скажите, почему все-таки вы не смогли задушить Советскую Россию? Как по-вашему?
Собеседник помрачнел.
– Что можно сделать с народом?! – захрипел он. – Нельзя победить народ! У него сколько хочешь резервов, а к нам не шел никто! Техника, вооружение – что от них толку, когда воевать некому!
Когда я выписывался из госпиталя, я встретил у выхода Лориса Петровича. Он выносил огромный металлический бак, наполненный окровавленными бинтами, гнойными тампонами.
– Передайте привет России! – гаркнул он мне вдогонку.– Да, да, не Советскому Союзу, а России!
И, схватив волосатыми рыжими руками тяжелый бак,
"Мы одна семья", – написано на гербе международной шахматной федерации. В справедливости этих слов я убедился в тяжелые дни пребывания в госпитале. Сиднейские шахматисты относились ко мне с изумительным вниманием и предупредительностью. Ежедневно меня посещало до десяти человек. Они приносили с собой фрукты, сладости, книги. Частенько палата превращалась в комнату встречи многочисленных весельчаков, один из которых по какому-то недоразумению привязан к столбу со стеклянной банкой наверху.
Хотя я мог оперировать лишь одной рукой, это не мешало проводить в палате настоящие шахматные бои. Руководитель юных шахматистов Сиднея мастер Флатов приводил в день по нескольку человек своих питомцев. Как было не дать им импровизированный сеанс одновременной игры!
Однажды вечером зашел ко мне лечащий врач – Мистер Холлинс.
– У меня к вам просьба, гроссмейстер. Не могли бы вы сыграть со мной в шахматы?
– С восторгом! – обрадовался я. – Когда еще можно дать мат спасающему твою жизнь доктору?!
– А вы не будете возражать, если сюда зайдет мой приятель? – попросил хозяин хирургического отделения.
– Ради бога!
И вот баталии начались. Шахматное мастерство моих попечителей было таково, что исход сражений определился довольно быстро. Поблагодарив за полученные маты, доктора раскланялись.
– Ну, как вы сыграли с Мистером? – спросила меня сестра, вошедшая в палату сразу после того, как удалились врачи.
– Доктор Холлинс выиграл, – тоскливо сказал я. Сестра недоуменно поглядела на меня, затем сочла своей обязанностью успокоить больного.
– Что ж, понятно, – покачала она головой. – Вы уже какой день лежите, практики нет.
– Наутро весь госпиталь поздравлял доктора Холлинса с победой. Проходя мимо моей палаты, он открыл дверь и погрозил мне пальцем.
Точно в срок, назначенный Холлинсом в начале лечения, я был "отвязан" от столба. На пятый день я уже разгуливал по госпиталю, на шестой… уплатил изрядную сумму австралийских фунтов.
У подъезда меня ждал любезный господин Блашке – бывший секретарь шахматной федерации Австралии. В своем юрком, маленьком автомобиле этот общительный человек, которому далеко за семьдесят, много раз возил меня по Сиднею.
– Ну, что будем делать? – спросил господин Блашке.
– Жить! – ответил я.
На следующий день я был уже в Мельбурне. Здесь, как и в Сиднее, не живет ни один советский человек. Но в беседах с людьми можно услышать самое высокое мнение о нашем балете, о пианистах и скрипачах, демонстрировавших в этом городе свое искусство. Еще живо воспоминание и о блестящих выступлениях спортсменов из СССР на Олимпиаде в 1956 году. Мне рас сказывали, какую бурю ликования вызывали достижения наших бегунов, метателей, тяжелоатлетов, гимнастов.