В снегах родной чужбины
Шрифт:
Одноглазая рассказала, как засыпает тот старик пахана всякими антикварными вещами.
— Он работает в похоронном бюро. И делает гробы. Но это не для заработка. Ему деньги эти — пыль. По домам шляется. Где жмуры завелись. Мерку снять с покойников. Но главное не это. Смотрит, есть ли в доме ценные вещицы. Коли подметит, шепнет пахану. Тот домушников пошлет. Укажет, что ему надо. Те стараются, из дресен лезут. Проследят, когда в доме никого, и возникают… Обчистят до нитки. А вместо доли фартовому пахану — безделушку. Так
Коломиец слушал внимательно. А утром выпустил одноглазую под расписку о невыезде, договорился, что та ничего не утворит на Сезонке и раз в неделю будет приходить в горотдел.
Глава 2
МЕЧЕННЫЙ СУДЬБОЙ
Коршун сидел в постели, забинтованный с ног до головы. Весь в швах, гипсе, мазях, будто его только что выдавили из тюбика.
Он был один. Оглядывался по углам и матерился зло:
— Мандавошки вонючие, падлы сракатые, пихают мне хамовку, какую требуха не держит! Заладило блядью — супчик протертый, бульон куриный, котлетка паровая! Это разве жратва? Мне уже две недели срать нечем от нее. На колесах и уколах приморили! Всю жопу, как сито, издырявили. Паскуды облезлые! Чтоб вас до гроба из клизмы кормили! — ругал Коршун всех и вся, кляня себя за то, что угораздило его выжить.
В дверь палаты заглянула медсестра и, увидев Коршуна сидящим на постели, спросила:
— Вам судно?
Фартовый ушам не поверил. И заулыбался, закивал головой, сердце от радости защемило. Он забыл о гипсе и бинтах, выволок ноги из-под одеяла. Но в это время вошла толстая санитарка, держа в руках ночной горшок.
Она ловко обхватила Коршуна за пояс, приподняла. Втолкнула горшок под зад.
— Ты чего, дура? Кто тебя звал, толстожопая кобыла? Зачем мне под жопу кастрюлю сунула?
— Сам дурак! Просил, мне сказали. Я и принесла, чтоб в постель не насрал!
— Я горшок не просил! От вашей хамовки человеку только копыта отбросить. Не то на горшке ноги не удержат. Ваш повар, муди ему вырвать, весь смак из котла сожрет, а мне говно оставляет. От него в кишках ничего не заводится!
— Молчи уж! Тебе ли жаловаться? Судно подай под зад, накорми, и все недоволен!
— Это судно? Дура безмозглая! Гнида лысая! — понял Коршун свою ошибку.
— Я — гнида! То-то и похожа на нее, что ни в один халат не лезу. Будешь обзываться, не гляну, что больной, по соплям живо съезжу, говнюку! — пообещала баба. И, выдрав горшок из-под задницы Коршуна так, что тот головой в стенку ударился и застонал, хотела выйти, но в эту минуту в палату вошел Баргилов.
— Что вы натворили? — сдвинув брови, он глянул на санитарку.
— Судно взяла у этого! — указала на Коршуна.
— Так взяли, что больной чуть голову не разбил о стену? Вон из больницы! Чтоб духу не было! Сегодня ж, вон!
— Простите, доктор, я не хотела. Он обзывается.
— Идите в ординаторскую! — велел ей Баргилов.
Подойдя к Коршуну, легонько потрепал по плечу:
— Ну, как мой лучший друг себя чувствует? Как аппетит? Женщины по ночам еще не снятся?
— Какие там бабы? Чем меня кормят? Вчера принесли пюре из протертой морковки. От нее своя штуковина забыла, зачем имеется. Голову не поднимает. То бульон куриный! Саму курицу кто схавал? Я ж не пидор, чтоб за кем-то доедать! Хлеба прошу — не дают! Во суки!
Баргилов едва сдерживал смех.
— Нельзя пока грубую пищу. Рано. Швы не выдержат. Потерпеть придется, дружок. За ваше здоровье боремся. Оно пока хрупкое. Потом, когда окрепнете, снимем швы, тогда на здоровье!
— У меня к тому времени жопа зарастет! — Коршун глянул на хирурга зло.
— Не беспокойтесь. Мы ее заставим работать, — засмеялся Баргилов. И, осмотрев его, сказал: — К вам посетитель. Ненадолго. Ведите себя прилично, чтоб я гордился тем, что вернул вам жизнь.
— А кто это? — сжался в комок законник.
Коломиец вошел в палату, не ожидая приглашения.
— Чтоб те все на лоб вылезло! Посетителя подкинул, мать твою! Лягавого! Провалиться ему в парашу, задрыге! Нарисовался, падла, как говно в проруби! — вышел из себя Коршун, вмиг узнав следователя горотдела милиции.
— Спокойно, Коршун! Чего ж так неприветливо? Иль забыл, что за спасение не клянут? Чего злишься? Мне бы стоило претензии предъявить. Но я молчу. Жду. Не готов ты еще к серьезному разговору, как врач сказал. Но вижу, жалеет тебя слишком.
— Отваливай, мусор! Я с тобой не собираюсь трехать, — отвернулся Коршун к стене и замолчал.
— Теперь уж выживешь. На счастье иль беду — того никто не знает. Я рад, что успели тебя спасти. Уходить от смерти вашему брату часто приходится. Но в этот раз ты чудом от нее сбежал. Больше вряд ли удастся. Хоть бы теперь понял, за ум взялся, дожил бы оставшееся человеком.
Коршун молчал. Он старался не слушать следователя.
— Вон Дубина с Макакой моложе тебя были. А вчера похоронили их. Так и прошла жизнь впустую.
— Чего? Что ты вякал? — насторожился Коршун, не без труда повернувшись к следователю.
— Вякал, говоришь? Да если б не я с ребятами, да не Баргилов, давно бы и по тебе поминки справили! Ишь какой смелый стал! Отдышался здесь в палате и хвост пистолетом? Но тут ты не вечно. Выходить придется. О том помнить надо! Что впереди?
— Чего надо? Ведь не повесишь туфту, что справиться о здоровье возник? Меня стремачишь? Чтоб в клетку приморить? Припутал, твоя взяла! Но и я не пальцем делан. На холяву не дамся. Благодетель нарисовался. Он меня спас! Лягавый!