В снегах родной чужбины
Шрифт:
Молилась бабка, до самого рассвета не вставая с колен. Просила у Господа защиты от хвори для рабы божьей Лизаветы.
Под утро мать засыпала спокойно. Кошмары Колымы отступали. Она дышала ровно, тихо.
И вдруг… Что такое? Откуда это удушье и адский жар?
Колька вскочил первым. Заорал не своим голосом:
— Пожар! Мама! Бабуля! Скорее! — и, выбив окно ногой, первым выскочил во двор. Увидел, как пламя, обняв крышу, загудело на чердаке.
Мать с бабкой на руках показалась в окне.
— Деньги за
Колька выгнал из сарая в огород обезумевшую от страха скотину. Мать, задыхаясь в огне, звала бабку. Одежда на ней занялась пламенем.
— Мама! Скорей! — подскочил к окну мальчишка и вырвал женщину из огня, облил водою с головы до пяток.
Из окна вылетел дымящийся сверток, Колька сунул его за пазуху, звал бабку, а та никак не могла найти окно. Кругом пламя. А всего-то и хотела — икону взять. Под которой венчалась. Но где она? Ни углов, ни потолка, ни пола. Даже голосов не слышно. Но что это? Просвет в жаре…
Колька выхватил бабку, когда на той загорелись волосы. Окатил водой. Положил в огороде — тяжелую, мокрую, дрожавшую. Лицо и тело — сплошные ожоги.
У матери на ногах и плечах кожа вздулась; она заливала огонь водой, не видя односельчан, помогающих тушить пожар.
Колька сразу понял, кто поджег их дом. Сзади сарая валялась зажигалка, сделанная из гильзы. Такая была лишь у сына председателя сельсовета — хромого Митьки.
Увидев, что пожар стихает и сельчане не обращают на него внимания, Колька перепрыгнул через забор огорода. Он знал, где искать Митьку. И, прихватив булыжник поувесистей, незаметно шмыгнул в сад. Хромой лежал в гамаке.
— Вставай, гад! Не притворяйся! — увидел побледневшее, перекошенное от страха лицо.
— Твоя? — показал зажигалку. А другой рукой со всей силы ударил булыжником по голове.
— Сдыхай, собака! — наступил на горло упавшего. И, почувствовав, как что-то хрустнуло и хромой, дернувшись, вытянулся, побежал из сада председателя сельсовета.
Он вернулся к своим. Мать с бабкой сидели во дворе на обгорелой скамейке, смотрели на пожарище. Не было слез, не было сил плакать. Женщины даже на боль не обращали внимание.
— Как я устала жить, — выдохнула бабка внезапно.
И Кольке стало страшно от этих слов.
Около дома ходил инспектор; оглядывая пожарище, искал причину.
— Явный поджог! Это дураку ясно! — бубнил он себе под нос.
Колька показал ему самодельную зажигалку, сказал, чья она. Инспектор, взяв ее, пошел в правление колхоза. И вскоре к дому подъехала милиция.
Колька первым увидел взлохмаченную, растрепанную жену председателя сельсовета. Она мчалась по улице, не видя перед собой никого.
— Убили! Убили Митьку! За что калеку загубили? Кому мой сын мешал? — неслась она в сельсовет.
Оба милиционера всполошились.
Милиционеры, осмотрев Митьку, пошептались с пожарным инспектором.
— Значит, зажигалку не вы нашли? Погорелец передал? Так, так! — Оглядели Кольку. И приказали: — Живо в машину!
Никто не оглянулся на мать и бабку, кричавших во весь голос. Кольку тут же вбили кулаком в угол. И пригрозили:
— Пикнешь, башку оторвем гаду!
Кольку били день и ночь всю неделю. Ни есть, ни спать не давали. Выбивали показания.
Что там до причины? Она никого не интересовала. Мальчишке выбили все зубы. Он слеп от боли. А милиционеры удивлялись, хохоча:
— Гляди, живой выблядок! И откуда силы! Другой бы мужик уже околел. Этот, паскуда, дышит! Вкинем еще? Ишь, хер собачий! С этих лет — убийца! — врезались сапоги в тело.
Когда Колька терял сознание, его бросали в камеру. А через полчаса снова выбивали на допрос кулаками и сапогами.
В камере Кольку жалели. Тертые воры хвалили мальчишку, узнав, за что попал пацан в лапы милиции. Они, услышав о пережитом, кормить стали, отмывали пацана и все успокаивали: мол, файный кент из него получится. Рассказывали, что, если он прикипит к ворам — беды знать не будет.
Вскоре они стали заступаться за Кольку. Выкидывали милиционеров из камеры, не пуская на допросы.
— Ты не ссы лягавых! Этих мусоров не трамбовать — мокрить надо, как пидоров. Наезжай на них буром! Враз зауважают! Смекнут, что за твоей спиной — «малина». Чуть что — кентели открутят вмиг. Доперло? Ну и держи хвост пистолетом! — подбадривали пацана, когда тот впадал в уныние.
Когда Кольку привели в зал суда, он увидел на скамье мать. Она так состарилась и поседела, что парнишка заплакал навзрыд.
— Ишь, сопли распустил, вражина! Всю семью к стенке надо! — кричала жена председателя сельсовета, стуча кулаками.
Забившие зал сельчане молчали напряженно. Ждали, что решит суд.
Никто за весь процесс ни словом не обмолвился о том, что хромой Митька поджег дом. Словно забыл судья о причине убийства и намеренно обходил эту тему.
И тогда не выдержал Колька. Он встал и, не глядя на обвинителя и судей, не дававших ему слова, закричал отчаянно на весь зал:
— Меня убивали на допросах мусора! Целой кодлой. Выбили зубы, сломали ребра! Вышибали жизнь!
— Мало тебе, сволочь! — крикнул с места председатель сельсовета.
— Выходит, не только мне, а и всему суду отбили память, что все они забыли, кто виноват? Вот он научил своего Митьку поджечь наш дом! Он должен отвечать за все! — показал на председателя сельсовета.
Ни во время следствия, ни на суде Колька не признал себя виновным. Но… Десять лет за умышленное убийство он поехал отбывать на Колыму.