В стране ваи-ваи
Шрифт:
С вершины холма, увенчанной белыми выходами кварца и красным лишайником, я окинул взором голый опаленный ландшафт. Вдали на юге протянулась голубая полоска леса, над которой могучими ориентирами поднимались Караваимен-Тау, Бат и Маруди Маунтинс. К западу, северу и востоку, на сколько хватал глаз, почву испещрили, свидетельствуя о многовековой эрозии, скалы, утесы и груды камней. Лишь каньоны, где пальмы ите окаймляли ручьи и речушки, сулили нам немного прохлады…
Насколько я мог судить, разница в почвах и климате между этими местами и лесом, где мы побывали, объяснялась той эрозией, которую вызывает хищническое пользование землей, с повторными палами.
Я вытащил карты, пытаясь определить, где нахожусь, но они и тут оказались бесполезными.
В ста тридцати километрах на север возвышалась стена Кануку-Маунтинс. На таком расстоянии она казалась нежно-лиловой. Несколько западнее виднелись скалы Маунт-Ширири, затем Кусад-Маунтинс и другие, более низкие холмы и вершины, священные места для аторадов и ваписианов — именно там развертывалось действие их преданий о сотворении мира. А до них горы населяли неизвестные народы, оставившие петроглифы по склонам хломов и на порогах. Дух исчезнувших племен витал над ландшафтом, который почти не изменился с самых древних времен и только теперь пробуждался к жизни.
Во время моих предыдущих путешествий здешний край казался мне далеким и загадочным, теперь для меня отсюда начиналась цивилизация.
Волы еле плелись, и я прибавил шагу, иногда сворачивая с тропы, чтобы посмотреть на какое-нибудь дерево или полюбоваться пейзажем.
Выйдя к группе пальм, я сел отдохнуть в тени шуршащих веерообразных листьев. Я смотрел на медленно струящуюся прозрачную воду, слушал грустную песнь коричневой птички, думая о том, с каким удовольствием вернусь снова сюда и в далекую страну ваи-ваи и мавайянов. Но сейчас я стремился вперед; как ни убаюкивал меня степной воздух, я встал и решительно зашагал дальше.
Через несколько часов тропа стала менее отчетливой. Каждый раз, когда она разветвлялась, я выбирал самую широкую. Но вот растаяло последнее ответвление, затерявшись в гладкой почве.
Становилось поздно. Кругом во все стороны простиралась к серому горизонту каменистая равнина.
Я понял, что заблудился.
Ни Люмид-Пау, ни Карарданавы… Шеренги пальм вдоль влажных низин, наждачные деревья на склонах холмов. На севере, словно айсберги, — голубые горы над горизонтом. Я шел по направлению к ним, один в нескончаемых саваннах, таких же пустынных, какими были южные леса.
Близился закат, надо было спешить. Я отыскал еле видимые остатки тропы и зашагал от них вверх по унылому каменистому склону, покрытому странными растениями, напоминающими морские анемоны [109] . Длинные ползучие стебли заканчивались короткой кисточкой; когда я наступал на них, мне казалось, что они извиваются, как черви на морском берегу. На гребне я остановился, однако не обнаружил кругом ничего, что помогло бы мне сориентироваться. Страх рос во мне, словно снежный ком. Возможно, утром мне удастся найти путь обратно к домам, оставшимся далеко позади, но уж о самолете тогда и думать нечего… Надо же случиться такой нелепости: сам по своей вине заблудился! Я был растерян и чувствовал себя совершенно беспомощным.
109
Bulbostylis capillaceus.
Я вернулся на тропу
Нет, не может быть, чтобы я так ошибся!
Я восстановил в памяти последний отчетливый развилок. Вторая тропа свернула на запад, я помнил это совершенно точно.
Повернув, я взбежал на гребень покатого холма… и увидел в полутора километрах людей и волов. До меня доносились даже слабые окрики «муу-эй!»
Солнце скрылось за горизонтом.
Уже стемнело, когда я присоединился к своим — с самым небрежным видом, будто просто-напросто ходил прогуляться. Чистейшая случайность выручила меня!..
Идя в сгущающемся мраке по светлой тропе, мы через час достигли аэродрома. Здесь у Безила был глинобитный домик — склад, в котором он хранил балату. Мы повесили в домике свои гамаки и сели обедать. На окружающих холмах вспыхнули звездочки — огоньки в индейских лачугах, а на севере сверкало целое созвездие — Карарданава!
Мои мысли были далеко — в Джорджтауне, среди магазинов и кинотеатров; я видел перед собой друзей, белые скатерти, удобные кресла, строил планы на будущее…
— Что ты будешь делать, когда вернешься? — спросил я сидящего рядом Джорджа.
— Буду ждать новой работы, начальник. Я почти год ходил безработный, когда услышал, что вам нужны люди. Я всегда хожу к Геологическому управлению узнавать насчет работы.
Я представил себе Джорджа в ряду многих других индейцев, которые обычно сидят на тротуаре перед зданием Управления или стоят, прислонившись к колоннам. Сколько раз я проходил мимо, не замечал их… Надо попытаться что-нибудь сделать для него; он показал себя превосходным работником.
— А где ты живешь?
— У меня нет постоянного крова, начальник.
— Вот потому-то я и предпочитаю саванны, — вступил Безил. — На побережье трудно найти работу и прокормиться. А здесь у меня свой дом, свое поле, которое я сам расчистил. Если даже все остальное рухнет, я не пропаду.
— Что ж, умно устроился!
— А когда я нанимаюсь куда-нибудь, то это, можно сказать, для того, чтобы иметь деньги на расходы. А станет здесь плохо — уйду в лес, как Фоимо, и за живу с мавайянами. Вообще мне хочется вернуться туда, потому что в одном месте, возле деревни Яварда, я видел подходящий песчаник. Там стоит поискать алмазы. Да, и вот что, начальник: если я там найдя бразильские орехи, то вам пришлю ведро.
— Спасибо, Безил!
Поход приближался к концу. Я бродил среди домиков Карарданавы, из которых на меня украдкой поглядывали дети и взрослые. Мои спутники стояли в стороне. Я расплатился с ними, пожал руки, теперь они ждали самолета, чтобы проводить меня. Странное состояние неопределенности: одна жизнь уже кончилась, другая еще не началась.
Вспомнилось, как я прошлый раз вернулся из экспедиции. Сколько дней прошло, прежде чем я освоился! Как человек, привыкший жить на вольном воздухе я двигался чересчур энергично для тесных помещений города, вел себя напористо, бесцеремонно, привыкнув настойчивостью преодолевать сопротивление. В глазах обитателей Джорджтауна я был, наверное, настоящим чудовищем. Затем мало-помалу лесные привычки исчезли, произошла переоценка ценностей, исчезли настроения, навеянные одиночеством и безмолвием. Но не совсем. Что-то, какие-то следы остались в душе. Ничто не проходит бесследно.