В стране ваи-ваи

Гэппи Николас

Но Безил считал, что именно этот «дядюшка» с его непомерным аппетитом заставил тарумов в конце концов покинуть берега Кассикаитю (где они поселились, придя в Британскую Гвиану) и уйти на Эссекибо.

Иона, сидевший поблизости, громко рассмеялся, слушая наш разговор. Я повернулся к нему.

— Ну как, Иона, настроение стало получше? Хоть теперь-то нравится тебе наше путешествие?

Иона улыбнулся мне, и я впервые уловил в его взгляде следы былой сердечности.

— По-моему, все путешествие было замечательным! Сколько нового мы увидели! Ну и домой, конечно, будет приятно вернуться, особенно теперь, когда я путешествовал совсем как древние индейцы. В былые времена индейцы забирали жену и детишек,

садились в лодку и отправлялись в путь на год, а то и больше. Куда бы человек ни попал, он мог рассчитывать на гостеприимство людей своего клана, к которому принадлежал от рождения. Одни относились к клану маипури — тапира, другие к клану ханнакуа и так далее. В жены брали только женщин своего клана. Вождей не было, каждый подчинялся старосте своей деревни, но все члены клана считались родственниками, хоть бы они жили за сотни километров друг от друга. Приедет куда-нибудь человек и сразу ищет своих, а они обязаны хорошо принять его. Теперь-то все это забыто, многие араваки вообще не знают, к какому клану принадлежат. Но я не об этом хотел сказать, а о том, почему индейцы отправлялись в такие путешествия. Они точно знали, что хотят увидеть, — в частности, Великую реку, которая течет вокруг всего света.

— Иными словами — океан? А ты знаешь, что именно твое племя первым вышло в море и заселило Вест-Индию, что араваки проникли на север до самой Кубы, даже во Флориду?

— Знаю, начальник. И они часто бывали в Гвиане. Но чего все эти путешественники боялись, так это «Мертвого моря». В «Мертвом море» все шло ко дну, даже хлопок тонул. Поэтому, когда они выходили к воде, всегда пускали стрелы из легкой травы и следили, не потонут ли они.

Постепенно в облаках открылись голубые просветы. Солнечные лучи преображали весь ландшафт. Зелень начинала блестеть, по темной воде бегали яркие блики, отливала золотом тонкая пленка цветочной пыльцы. Мы миновали Каринаб — здесь река, глухо ворча, огибала могучие каменные глыбы. Очертания берегов непрерывно изменялись, за длинными прямыми участками следовали мелкие извивы. Еще чаще, чем на Мапуэре, встречались причудливые утесы.

Медленно сгущались сумерки, а когда стало невозможно различать затонувшие бревна, мы свернули к берегу. Крутой песчаный откос, густо поросший узловатыми гуайявами, генипами и другими мелкими деревьями, поднимался метров на двенадцать, завершаясь острым гребнем.

Я повесил фонарь в глубокой яме между корнями и сел обедать. На небе выплыла полная луна, осветив асфальтово-черную воду. После обеда я забрался в гамак и стал смотреть, как наши рыболовы вытаскивают здоровенных, больше метра, хаимар. Глаза рыб, попадая в луч света, вспыхивали красными огоньками.

Среди ночи я внезапно проснулся. Луна превратила небо в серебристо-синюю чашу, опирающуюся краями на ажурную кайму листвы. Тихий ветер прошел по кронам и изменил узор. У самого моего лица лежали черными силуэтами упавшие на накомарник листья, а над животом точно парила в воздухе древесная лягушка с широко растопыренными пальцами.

Я приподнялся на локте, любуясь сиянием в лесу, торчащими из реки утесами… Вода стала прозрачной, и с высоты десяти метров подводные камни и мели казались роем затопленных островков. Что это — игра лунного света? Или иллюзия, сонное видение? Я лег и уснул опять.

Тэннер уменьшил поступление горючего и заставил мотор работать почти нормально, добился даже того, что он стал заводиться. С утра мы плыли среди гладкой равнины; широкое русло петляло, образуя заливы и лагуны, по берегам которых росли болотные акации. Затем пошла сильно пересеченная местность, река сузилась, повороты стали круче, с резкими изломами там, где скалы преграждали путь потоку. Несколько раз нам пришлось даже разгружать лодку и переносить вещи по берегу.

Малейшая задержка раздражала меня.

Я не представлял себе, что со мной будет, если мы опоздаем к самолету. Времени оставалось в обрез. А вдруг волы не придут?.. Нет, об этом лучше не думать…

С каждым днем все сильнее сказывалось переутомление. Время, время, время подгоняло меня на протяжении всей экспедиции. Скорее бы выйти из леса! Не потому, что я не любил лес или не интересовался им, — одна только эта экспедиция на годы обеспечила меня материалом для исследований, но на этот раз пребывание в дебрях затянулось, а я не мог ограничить лесом свое существование! Меня тянуло в центр моего привычного мира — не в Джорджтаун, и даже не в Вест-Индию, а в Европу. Мне нужно было увидеть свой дом, подвести итог пройденному пути и обдумать задачи на будущее.

Над нами летали попарно ара — длиннохвостые, с короткими, точно обрубленными крыльями. Одолеваемые любопытством, они сворачивали со своего пути к нам, потом летели дальше. Я завидовал им, мечтал о крыльях, чтобы взлететь над зелеными куполами. Мысленно я переносился в места, которых не видел много лет. Вспоминал Альпы, вид с одной из вершин Юры, белые зубцы вдоль всего горизонта… Париж, звуки музыки в студенческом клубе, табачный дым, веселье… Но вот опять — Кассикаитю, и я стою на длинном стволе, через который надо перетащить лодку.

На одном из водоскатов нам встретились две каменные глыбы с рисунками. Мелкие борозды, вероятно выбитые ударом камня, образовали очертания человеческой фигуры и четвероногого существа, похожего на жабу; рядом помещались непонятные значки и закорючки.

— Кто это вытесал? — спросил я. — Тарумы?

— Нет, — ответил Марк, — это сделали еще до них. — Говорят, что это вытесано женщинами.

Тимехри — так называют здесь наскальные изображения, или петроглифы, — очень часто встречаются на порогах гвианских рек; порой их можно видеть и на суше. Некоторые кажутся вытесанными совсем недавно, однако никто не может (или не хочет) объяснить, кем они сделаны и что означают. Большая часть петроглифов — явно древнего происхождения. Их узоры не имеют ничего общего с современным местным искусством, хотя на некоторых изображены люди в венцах из перьев, похожих на те, что индейцы носят и поныне. Этнографы предполагают, что наскальные изображения предназначались для ориентировки. А может быть, это пограничные знаки? Или летопись битв и охоты? Или символы, обозначающие место сбора племен? Или плод фантазии случайного путника? Наконец, не исключена возможность, что петроглифы имели магическое, ритуальное значение, о котором мы можем только догадываться. Как бы то ни было, древние изображения служат единственным свидетельством жизни давно исчезнувших народов.

Уже смеркалось, когда мы увидели впереди сложенный из камней причал и вытащенную на берег лодку; чуть поодаль рос молодой лесок.

— Лодка Чарли! — воскликнул Марк.

Одновременно на тропе показался сам хозяин. Он находился в своем лагере, в полутора километрах от реки, когда услышал гул мотора, и поспешил к берегу.

Приятная неожиданность! Мои спутники принялись наперебой рассказывать о наших приключениях; я же мог думать только об одном:

— Где волы?

— Какие волы? Никаких волов нет!

Волы не пришли…

Я чуть не расплакался. Теперь о том, чтобы поспеть к самолету, не могло быть и речи. Последние силы покинули меня, я не мог даже собраться с мыслями, чтобы найти какой-нибудь выход…

Безил и Чарли о чем-то совещались; спустя несколько минут Безил повернулся ко мне, широко улыбаясь:

— Чарли говорит, что завтра придут его собственные волы, — сыновья приведут, чтобы забрать балату. Он одолжит волов нам, и все будет в порядке.

Я облегченно вздохнул: кажется, мне все-таки сопутствует счастье!